Наша следующая история Вам известна. Отец при новой встрече удивил меня, это был совсем не тот человек, которого я знала прежде. Перетряхнув свою жизнь, он понял свои ошибки и, если не смог полюбить меня, то начал относиться хорошо. А Марину он полюбил даже больше, чем сына Вадима. Отец просил прощения у нас за все, винился передо мной, что когда-то открыл мачехе мою тайну. Перед смертью он и ее умолял никому не говорить о половом отклонении дочери, но слова Зинаида не сдержала. Именно моим дефектом она и ее сыновья шантажировали меня, пытаясь добиться полного владения домом. Я прекрасно понимала: как только бумаги будут подписаны, нас вышвырнут на улицу. Когда усадьбу пожелал приобрести Поливанов, Зинаида не преминула оповестить его о том, что часть дома принадлежит «женщине наполовину». Этот человек приехал на рынок и пообещал отнять у меня Анюту, если я не подпишу проклятый документ. Вы, Матвей, можете не верить, но он вправду мог. Шумиха в газетах, обнародование, позор, суд ни за что, – я представляла, я знала ликующий крик толпы! Я стояла перед дилеммой – попробовать бороться или уйти с ребенком, куда глаза глядят.
И вдруг произошло чудо – приехали Вы.
Долгая работа на рынке научила меня разбираться в людях. Я видела, как Вы, несмотря на внезапно постигшую Вас беду, стараетесь нам помочь. Затем поняла, что Анюта считает Вас родным отцом. Наш разговор подтвердил мое мнение о Вас. Наблюдая за Вами, я прониклась Вашей искренностью, разгадала Вашу печаль по Марине и любовь к ее ребенку. Осмысление этого принесло мне огромную радость, я почувствовала, что могу со спокойным сердцем доверить Вам жизнь и воспитание моей девочки.
При всем том я была единственным препятствием к вашему общему счастью. Из-за меня Вы, с Вашим щепетильным ко мне отношением, не скоро предложили бы какой-нибудь милой женщине стать Вашей женой и – да будет так! – матерью Анюты.
Священник, которому я открылась на исповеди, подсказал адрес монастыря, находящегося далеко от крупных населенных пунктов, и благословил, все же предупредив, что могут и не принять. И вот я поехала. Выслушав мою историю, игуменья посоветовала смириться, отнестись к «недостатку» как к болезни или увечью и жить в молитвах, сохраняя внутренний Божий мир: «Монашество – доля избранных, удел подлинного призвания. Монастырь не приют для одиноких, к тому же я не ведаю благословия на вашу тему…»
«Значит, такой, как я, вход закрыт? – спросила я. – Но почему? Мое сердце не одиноко – в нем Господь. Я не ищу ни покоя, ни какого-то духовного освобождения, и нет здесь скрытого намерения сбежать от мирских проблем. Поверьте, мной руководит не страх перед людьми, и не из-за возможности спрятаться от них я пришла к монастырским стенам. Я пришла потому, что люблю Господа нашего, и не об одиночестве, а об иночестве мечтаю. Желание посвятить свою жизнь Христу, готовность к этому ума своего и сердца я ощущаю с детства и с детства соблюдаю посты, молитвенное правило, читаю священные книги. Я рассказала вам все о себе, душа моя спокойна за ребенка и сердце чисто».
Игуменья вздохнула: ей, не имеющей опыта в подобной «теме», конечно, было сложно принять решение. «Я исхожу из здравого смысла, – сказала она. – Бывали случаи, когда люди с вашими особенностями в любом возрасте внезапно примыкали к полу, который раньше считали не своим. Есть ли у вас уверенность, что этого не произойдет?»
О нет! Я постаралась убедить ее в несокрушимости моего выбора. Я всей душой жажду тяжелой и ответственной монашеской службы, с радостью готова служить, куда меня пошлют, и вера моя тверже кремня.
Игуменья попросила подождать час. Я ждала, молясь. Она вышла. «Нелегкую вы задали мне задачу. Каждая имеет право испытать себя, я никого не гоню. Если уходят, то сами, осознав свою непригодность к послушанию». Я спросила: «Можно ли понять ваши слова так, что я принята?»
«Вы приняты, – известила она. – Да поможет нам Господь».
…Вот и все, что я хотела рассказать, Матвей, с огромной благодарностью и уважением к Вам.
Папы с Анютой дома не было. Ушли покупать альбом для фотографий, сказала Федора, одетая в серый плащ. У двери на табурете стояла дорожная сумка.
– Вы не хотите попрощаться с девочкой?..
– Я попрощалась с ней и Михаилом Матвеевичем. Анюта все знает.
Матвей взялся за сумку, и Федора попросила:
– Не надо меня провожать, – перекинула лямку через плечо и кивнула: – спасибо вам.
Улыбнулась уже за порогом – светлый человек на площадке, залитой вечерним солнцем из верхних окон. За притворенной дверью зашелестели по лестнице подошвы легких туфель. Потом все стихло, и наступила такая глубокая тишина, будто весь дом опустел.
Матвей подошел к окну. Федора шла, нисколько не сгибаясь под тяжестью увесистой сумки, стройная, сильная, навстречу мечте. Он ждал – оглянется, даже руку поднял, чтобы помахать. Но она не оглянулась. Стебелек мальчишеской фигурки становился все тоньше, меньше, пока не скрылся за углом остановки, и почти сразу подошел автобус.
Спустя какое-то время Матвей нашел на книжной полке незнакомую общую тетрадь и узнал Федорин почерк. Это были сказки.
…Папа с Анютой увлеченно вкладывали снимки в кластеры нового альбома. Вложили Маринины, и ни одного снимка Федоры. Она не любила фотографироваться.
– Кто это? – спросила Анюта.
– Дядя Борис с тетей Светланой.
– У него нос смешной, а тетя Светлана немножко толстая…
– Зато очень хорошая. А это – тетя Нина.
– Тоже хорошая?
– Конечно. Разве у нас с тобой могут быть плохие родственники? Мы как-нибудь съездим к Нине.
– Когда?
– Ну… Думаю, когда на черемухе вырастут блестящие черные ягодки.
– Как мои глазки?
– Как твои и папины глазки.
– Дедушка, а к тете Доре мы поедем?
– Почему нет? Напишет письмо и, если будет можно, съездим.
– Я думаю о ней и хочу плакать, но не стану.
– Вот и молодец. У тети Доры все хорошо, у нас все хорошо, зачем плакать?
– Просто я скучаю. А мы пошлем ей письмо?
– Обязательно, сердце мое.
Вместо эпилога
Два года спустя
Дорогая сестра Феодосия!
Извините, не знаю точно, как к Вам обращаться, поэтому написал «сестра», или «матушка» будет правильнее? Поздравляю Вас с успешным прохождением испытаний и исполнением Вашей мечты. Не сомневаюсь, что Вы так же достойно покажете себя в монахинях, как показали в послушничестве, и придет время, когда сбудется Ваша основная мечта дать вечный обет.
Пишу Вам от своей племянницы Нины, решил навестить ее, пока наши все гостят в Тель-Авиве у Рабиных. Прихватили с собой Робика (Роберта Дюббена). Кажется, у него наконец-то налаживаются отношения с Элей. Недавно Робик купил квартиру просторнее и собирается перевезти Элю с сыном из Израиля. Думаю, это удастся, там у Эли почему-то не ладится с работой, да и Робика она любит (все знают). Гертруда рада.
