– Значит, привычка вас сильнее?
– Выходит, так…
Он втоптал недокуренную сигарету в песок.
– Дядя Матвей, я хочу вас о чем-то спросить, – голосок взволнованный, тихий.
– Спрашивай.
– Вы часто врете?
– Бывает…
– А если не врете, то говорите правду?
– Приходится.
– Скажите правду: вы – мой папа?
…В груди упала звезда. Вернее, планета. Нет, кажется, не упала – просто перевернулась.
Матвей не знал, что чувствовали женщины, когда он, четырехлетний, называл их мамами. Он-то сейчас еле выстоял, хотя смутно подозревал нечто подобное, уж очень внимательно девочка приглядывалась к нему весь вчерашний день. А вот то, как сильно огорчало его всякий раз отцовское отрицание: «Нет, это не мама, Матюша, это тетя», Матвей помнил очень хорошо. Поэтому язык бы не повернулся сказать: «Нет, я не папа, Анюта, я дядя». Он вдруг подумал, что потеряет последнее к себе уважение, если превратится в глазах девочки во временного, преходящего дядю, который покатал на красивом автомобиле и удалился из жизни как ни в чем не бывало.
– Вы – мой папа? – повторила она.
Матвей не мог убить ее надежду безальтернативным «нет»! Но произнести «да» тоже не мог, а пограничного слова между этими двумя не существует. Он в смятении спросил:
– А ты как думаешь?
– Думаю – да, – улыбнулась девочка с обескураживающей уверенностью.
– Почему?..
Ее чуть снисходительный взгляд сказал, что иногда взрослые задают слишком много лишних вопросов. Вздохнув, она терпеливо принялась объяснять:
– У вас черные глазки, как у меня и Пенелопы. Ваш портрет мне нравится больше всех, и, когда я спросила у тети Доры: «Кто это?», она сказала: «Мамин друг, он живет далеко». Тетя Дора всегда молится перед сном, и я вместе с ней стала молиться Богу. Я просила Бога, чтобы вы за нами приехали. И вы приехали и взяли нас с собой. Вы сразу узнали мое имя. Потому что знали заранее, правда?
Потрясенный, Матвей прислонился к боку машины. Аргументы, подкрепленные чудесным явлением ожившего портрета, были таковы, что вариантов для отступления не осталось.
– Вы же приехали ко мне? За мной?..
Нотка отдаленного сомнения в ее голосе стремительно приблизила Матвея к утверждению, замаячившему с повелительной силой.
– Да.
Он с некоторым ужасом подумал, что почти не погрешил против истины. Ведь действительно ехал к ребенку, ехал за ним, ничего еще не зная… А теперь, кажется, не имел права уйти от ответственности.
– Я приехал за тобой, Анюта, только пусть это будет наш с тобой секрет. Ты же умеешь хранить секреты?
– Умею. А от кого?
– От всех.
– И от тети Доры?
– От тети Доры особенно. Чтобы она и все остальные поверили в то, о чем мы знаем вдвоем, мне сначала нужно заполнить и подписать кое-какие документы.
Анюта прониклась важностью тайны.
– Хорошие документы?
– Конечно, хорошие.
– А то бывают плохие, как те, которые тетя Дора вчера подписала, да?
– Ты все правильно поняла, Анюта. Но пока документы готовятся, надо подождать.
– Долго?
– Примерно полгода, – прикинул Матвей.
– До зимы?
– Может, позже. Ждать ты, надеюсь, тоже умеешь?
Девочка кивнула.
– А почему ты не приехал за мной раньше, папа? Где ты был?
…Где он был, там его больше не будет.
– Раньше я не знал, что у меня есть ты, но однажды ты мне приснилась.
– И меня в твоем сне звали Анютой?!
– Как же тебя еще могли звать, если ты и есть Анюта?
– А Пенелопа там была?
– Честно сказать, не помню…
– Потом вы по-всамделишному станете моим папой?
Она путалась в «ты» и «вы», но совершенно сознательно и упрямо вынуждала Матвея зафиксировать договор последним словом, как подписью в документах, которые почему-то так необходимы взрослым.
– Да, – сдался он. – Да, Анюта.
Налетевший с юга порыв теплого ветра подхватил пакет, выброшенный кем-то под насыпь, и понес, надув маленьким белым парусом. Из кустов вылетела серая птица, взмыла вверх и звонко защебетала. По спине Матвея пробежали мурашки: он явственно различил в щебете имя: «Анют… Анют…»
Померещилось.
30
Птичий грай весело врывался в приоткрытые окна. «Шкода» ровно, словно по канату, скользила по отполированному солнцем шоссе. В лучистой дымке синели дальние горы. В детстве друзья верили, что горы синие потому, что и деревья на них по-настоящему синие. Потом лес оказался везде зеленым, и масса других тайн потеряла свою прелесть, но знания не были незыблемыми и менялись, как меняется старая картина, обнаруживая кисть мастера под слоями снятой реставратором примитивной живописи.
Матвей думал, что непредсказуемое апрельское путешествие заставило его переоценить жизнь по-новому и в какой-то мере заново обрести себя. Осмыслив потерю, он с острой ясностью прочувствовал даже конечность собственной жизни и нашел ребенка. Коротенькая чужая судьба, исчерканная черными полосами сиротства, шлагбаумом встала поперек его дороги. Матвею было безразлично, кто настоящий отец Анюты, и все же он был ошеломлен мыслью, что вызвался взять на себя бремя, брошенное этим человеком. Слово, данное девочке, обманчиво скупое слово-звук, необратимое, как упавшая сверху капля, раскрывалось во всей глубине своего огромного значения. Полгода для ребенка – большой срок. Может, все-таки забудет?
…Да кто он такой, черт его побери! Кто он такой?! Он, который всю жизнь походя обманывал надежды женщин, переквалифицировался в обманщика детей? Почему он все время малодушничает, лжет, оправдывается, пытается увильнуть? Зачем вообще живет? Смысл?!
Марину с едва пожившим ребенком унесло в черную пучину, гоняющую по кругу обломки судеб. Если предположить, что он не соврал девочке… если предположить… разве он не сделал бы все от него зависящее, чтобы она росла счастливой? Да он бы в лепешку разбился! Наблюдал бы ее взросление, рассказывал сказки, расплетал косички на ночь, проверял тетрадки и расписывался в дневнике. Он говорил бы ей: «С добрым утром, сердце мое». Каждый день. Он сам стал бы счастливейшим из отцов… Так почему нет? Почему – нет?!
Матвей вдруг понял, что остался в долгу перед любимой женщиной и никогда не скажет ее дочери: «Твой папа – не я».
Анюта спала. С зеркальца на Матвея таращились немигающие глаза куклы. Маленькая хозяйка наверняка делилась с ней мыслями и мечтами. Матвей тихо засмеялся: ты тоже ждешь моего ответа, Пенелопа Круз? Ладно, скажу тебе по большому-пребольшому секрету: я – папа Анюты. Я только что это понял. Иногда человек за два дня проживает целую жизнь. Вот…
