– Ее зовут Марина Крайнова, молодой человек. Край-но-ва, – повторила она по слогам с учительской интонацией.
– Спасибо. Постараюсь запомнить.
Женщина взглянула с упреком:
– Не из-за вас ли девушка прекратила занятия?
– Как – прекратила? – растерялся Матюша. – Почему?!
– Мне показалось, вам это известно. Иначе бы вы ее не искали.
– Она решила уехать домой?
– Не знаю, – женщина досадливо повела плечом. – Но попрощалась Марина очень поспешно. Сказала, что все объяснит Вячеславу Николаевичу в письме. Буквально полчаса назад я открыла студию, чтобы она забрала свои вещи.
Не попросив позволения, Матюша закурил. Снова эти злополучные полчаса! Супруга Владимирского (это была, несомненно, она) стояла на крыльце и внимательно рассматривала два метра (минус четырнадцать см) дымящегося смятения и разочарования в жизни.
– Не расстраивайтесь, – мягко проговорила она. – Возможно, дома у девушек возникли проблемы, которые с ходу сложно разрешить. Они спешили, но не выглядели чем-то чересчур обеспокоенными. Марина посетовала, что не успеет побеседовать с Вячеславом Николаевичем. Как я уже сказала, пообещала написать письмо. У меня создалось впечатление, что живопись она не собирается бросать. Марина оставила в студии часть работ и крупное полотно.
– «Похороны», – кивнул Матюша и затушил недокуренную сигарету о край урны. Он засомневался, что причиной побега Марины стало его «предательство», и явно не Кикиморовна спугнула квартиранток ранним приездом. Нет, тут было что-то другое.
– Осенью должен приехать друг Вячеслава Николаевича, немецкий галерист, он заинтересован в этой работе. Может, и Марина вернется. А если она нужна вам сейчас, то чего вы ждете? Девушки, скорее всего, отправились на вокзал.
…Их не было на железнодорожном и автовокзале, в портах речном и аэро. Их не было нигде. Матюша убедился в этом к ночи.
– Где ты шлялся, осел Насредди… – Папа пальцами повернул к себе его уклоняющееся лицо и зажмурился, как от электросварки. Наверное, из глаз сына сыпались искры. Или слезы? Потому что неправда, будто мужчины не плачут.
14
В Матюше билась бескрылая птица. Марина надолго заключила его в тюрьму своего отсутствия. Думать о Марине было больно, а не думать невозможно. Он передвигался по черно-белым клеткам серого мира без радуг. Глаза днем искали привычные цвета, уши вылавливали в голосах знакомые интонации, губы и руки скучали по теплому телу Марины, и весь этот ансамбль, сплачиваясь к ночи, исполнял печальные адажио. Утром Матюша изо всех сил старался внушить себе, что пора встряхнуться и брать пример с папы, – скоро расставания с женщинами станут легкими, как поступь их каблучков. Но тут вспоминалась Вика. Так ли просто было папе забыть ее? А маму?..
Экзамены помогли если не излечить, то отодвинуть меланхолию. Репетитор оправдал вознаграждение: трудные предметы Матюша исхитрился сдать на твердые тройки.
К выпускному вечеру он оделся в костюм цвета маренго, Робик – в темно-серую тройку. Школьный зал сверкал от улыбок и светлых нарядов девчонок. Великанова произвела фурор: одноклассники впервые увидели ее с распущенными волосами. Она спокойно могла бы прикрыться своим соломенным снопом и ограничиться этим облачением, но зачем-то решила дополнить его серебристым платьем, облившим ее роскошные формы, как грибной дождь. За десять лет никто не приметил в ней красавицы, а теперь она завладела фокусом зрения всего зала. Случаются чудеса, и можно поверить в сказку о хрустальной туфельке, если скрыть тридцать восьмой размер ноги. Потрясен был даже Робик, но тут началась музыка, и Элька увлекла его в вихрь вальса. Они танцевали так, будто ворвались в жизнь, вцепившись друг в друга, и собрались кружиться в этом сиамском сплетенье до смерти. Изменчивый зал не спускал с них глаз. Солнечные ливни Великановой потускнели, и чуть позже Матюша пригласил несостоявшуюся Золушку на танго. Ее талия оказалась неожиданно узкой по сравнению с хорошо развитой грудью – ну да, для пловчихи же важен объем легких…
Кроме того, что Великанова увлекается плаванием, Матюша знал о ней достаточно много. «Скинь-кедка», но вовсе не дура (дурой ее считал Робик) и, в общем-то, неплохая девчонка. У Великановой была большая семья, сбитая в трехкомнатной квартире из трех поколений: бабушка, родители, брат с женой и детьми. Окно комнаты с желтыми шторами, которую Надя делила с бабушкой, выходило во двор. Примерно в восемь часов вечера шторы задвигались. Матюша не смотрел на них, просто рядом светилось окно дяди Кости вообще без штор. Он не считал нужным его закрывать: «Чтобы заглядывать в окна четвертого этажа, надо быть диплодоком».
…А вот чего Матюша не знал и что вдруг обнаружилось – это цвет Надиных глаз. Они у нее оказались голубовато-зелеными.
В его ладони струилось приятное тепло девичьего тела. На каблуках Великанова была почти вровень с ним. От нее вкусно пахло речной свежестью. Хотелось погладить высокую шею или прикоснуться к ней губами с почтением, как к плотному шелку флага, – в Матюше всего лишь проснулись исторические воспоминания о Жанне д’Арк. Но и он, Снегирек, жалкая замена принцу Роберту Дюббену, был ей безразличен, и говорить им было не о чем.
– Пойдешь на физкультурное отделение? – спросил Матюша от неловкости молчания.
– Да, только не в наш институт. А ты на факультет журналистики? – это она тоже из вежливости. Все прекрасно знали, кто куда намеревается поступить.
После обмена любезностями Великанова вздохнула с мечтательным лицом:
– Здорово мы сходили в поход, правда?
– Здорово.
Про себя он посмеялся. В начале июня класс с большим энтузиазмом отправился с физруком в поход на сутки. Матюша жалел, что нельзя пригласить Марину. Народ предвкушал ушицу с дымком, песни у костра и леденящие душу ночные истории. Но рыбка уплыла, испугавшись шума, а ночью туристами сытно поужинали комары. На рассвете мало кто смог выползти из палаток на страстные призывы физрука. Он жизнерадостно скакал на берегу, изображая Брюса Ли, а полная сил Великанова, в купальнике и шапочке, темпераментно махала с другого берега…
Снова молчание, и вдруг:
– Где та девушка, с которой ты гулял в мае?
– Уехала.
– А-а.
– Надя, – решился Матюша, – честное слово, это не мы положили тебе в сумку использованный ган… презерватив.
Она сильно покраснела. Странно было видеть, как Великанова краснеет. Вот что значит сменить наряд. Хотя, может быть, по причине ее «скинь-кедства» Матюша всегда смотрел на нее сквозь некоторую аберрацию сознания.
– А кто тогда?
– Не знаю.
– Мне сказали, что ты принес эти штучки в школу и всем раздавал.
– Но тебе сунул не я.
Теперь они оба покраснели из-за нечаянно вылетевшего слова. В начале взросления Матюша заметил, человек часто придает словам двойные смыслы.
