В кульминации своих проектов вожак ставил идею вырастить из мальчишек бригаду преданных бойцов. Вышагивая сворой вперевалочку, они смотрели вокруг вызывающе и покуривали на ходу, не вынимая рук из карманов. Почти в каждом дворе имелись аналогичные группы. Сталкиваясь с соседними, «крутые» задирали друг друга и тем не менее знали, что безоговорочно объединятся, если доведется сойтись лбами улица на улицу. Так сплотились бы и уличные «банды», случись сразиться районам, и вся сплоченная кодла дружно ринулась бы на чужаков, посмевших нарушить заповедность границ. Двор – ничем не примечательный, заурядный двор-общество, страна в миниатюре – вот скрытый фокус той центрифуги, где накручивается изначальная воинственность мужчин.
Страстно желая быть первыми, Робик с Матюшей на спор, кто дольше, тягали гири, отжимались, крутили кольца на турнике. Уважаемые товарищами за пиротехнический опыт в лагере, серьезно рассуждали о самопальных снарядах и способах выточки капсюльных пистолетов из дерева и алюминиевых трубок от раскладушки. До изготовления, к счастью, дело не дошло, и свинчатки с выемками для пальцев, выплавленные из папиных грузил для закидушек, не успели применить: вожак утопал на солдатскую службу. На проводах мальчишки наклюкались пива, за что папа без всякого пиетета к сыновней акселерации отстегал Матюшу шнуром кипятильника, а Робик едва не захлебнулся под краном, куда тетя Гертруда сунула его пьяную голову.
Однажды в мае мальчишки отправились на дискотеку в недавно открывшийся парк и увидели в девчоночьей стайке у входа Эльку. В школе она делала вид, будто их не существует, ну и они с ней не поздоровались. Элька отвернулась. Танцевали с другими, Робик натужно веселился, приближаясь с горя к повторению экзекуции под краном. Он, конечно, не спускал с Эльки глаз, а Матюша пропустил момент, когда незнакомый поддатый фраер развернул ее к себе и под ржач приятелей принялся изображать аргентинское танго. Никто из мальчишеской компании опомниться не успел, как Робик птицей сорвался с места и полетел в пекло вдохновленного им мордобоя. Матюша рванул на помощь, моментально мобилизовались ребята…
Теория победительной битвы, изучаемая целых полгода, оказалась далекой от практики. Не они, а их отлупили штакетинами, выдранными из загородки танцплощадки, и дали испробовать хлесткость солдатских ремней. На плече одного из ребят даже отпечаталась багровая звезда от пряжки. Не тех, а мальчишек заграбастала в участок милиция. Качественно поколоченные, поставленные на учет как злостные нарушители правопорядка, они все равно чувствовали себя героями. Во-первых, их физическая сила и воля прошли наконец проверку в настоящем испытании. Противники были старше – недавно вернулись из армии, а тоже неплохо получили. Во-вторых, соперник Робика лишился возможности танцевать танго этим летом – сложно со сломанной ногой. В-третьих, и это главное, – отстояли честь девушки.
Элька рассказала милиционерам, как обидчик грубо обошелся с ней, да еще дымил сигаретой в лицо. Робик скрипел зубами. После, когда вместе возвращались с участка, расплылся во все тридцать два, несмотря на раздувшуюся губу, и до самого дома не закрывал рта от счастья. Элька разговаривала с друзьями так, будто детство вернулось и гигантское время бойкота утекло с весенними ручьями. Она и родителям все рассказала.
Как ни странно, Снегири отнеслись к драке с одобрением и уговорили тетю Гертруду не устраивать Робику тяжелую жизнь. Ребятам запретили только парковые дискотеки, побаиваясь мести тех дембелей. Но разбираться с вражеской стороны никто не явился, утряслось без судебных последствий. Может, фраер осознал вину. Друзьям, впрочем, уже было не до размышлений о чьей-то проснувшейся совести: умерла Элькина прабабушка.
…Эсфирь Давидовна умерла за три месяца до своего столетия. На похороны вышли соседи всего двора, и человек двадцать приехали из города. Она проработала более пятидесяти лет в медицинском училище, где о ней до сих пор ходили легенды. А внучки не знали доктора Рабину строгой, подтянутой женщиной блистательного ума, как отзывались о ней на поминках старые коллеги. Внучки видели только выжившую из этого легендарного ума старушку.
Ее очередь на увеличение квартиры мэрия незамедлительно аннулировала в льготном списке. Упокоившись на кладбище, ученая дама некоторым образом самостоятельно получила индивидуальную жилплощадь. Обстановка в комнате Рабиных поменялась: мебельную стенку поставили поперек – сымпровизировали кабинет, где отец писал кандидатскую. Элька переехала в кухонный угол, оснащенный новым креслом.
Позже из Элькиных недомолвок воссоздалась печальная картина бабушкиной смерти. Накануне врач снял кардиограмму сердца Эсфирь Давидовны и удивился, что оно, со скидкой на почтенный возраст, оказалось практически здоровым. А в тот день отец засел в кабинете, младшие девочки прибежали из школы с подружкой и, пока старшая на занятиях, а мама на смене, организовали «показ мод». Достали из шкафа мамины и сестрины платья, нацепили бижутерию. Бабушка смотрела-смотрела, как они вертятся перед зеркалом в прихожей, встрепенулась и вдруг совершенно ясным голосом произнесла: «Импозантно!» Элька застала ее улыбающейся, с приподнятым настроением и в гранатовых бусах. Всюду валялись украшения, одежда, косметика… Модницы не успели прибраться к приходу тети Раисы с дежурства. Ступив за порог, она воскликнула: «Что за погром?!» Сестры кинулись было наводить порядок, но тут бабушка вскочила и пронзительно закричала: «Мама! Погром! Бежим, мама!» Она никогда не кричала и не вставала с кресла два года. Страшная сила, что в последний раз подбросила ее и заставила взвиться, как перчаточную куклу, с размаху швырнула ветхое тельце на пол. Напрасно тетя Раиса пыталась привести разбившуюся бабушку в чувство – пульс уже не прощупывался. Отец потом сокрушался, что забыл наложить дома табу на злосчастное слово, которое ущербная память старушки оставила в единственном смысле. В детстве после погрома скончалась в дождь от увечий, нанесенных черносотенцами, ее мать.
Кто-то в школе обозвал Эльку «жидовкой», и вспыхнувший Робик пожелал выйти с обидчиком один на один. «Не станешь же ты бить девочку», – невесело усмехнулась она. Робик покраснел еще сильнее. Мальчишки поняли, кого Элька имела в виду.
Одноклассница Надя Великанова жила в доме напротив, в одном подъезде с дядей Костей. Она была очень даже Великанова – ростом чуть ниже высокого Матюши. Толстая русая коса, заплетенная туже каната, спускалась у нее ниже спины. Глазищи едва светлее грозовой тучи, редкая, хотя и жизнерадостная улыбка, – Надя смотрелась бы привлекательнее, если б чаще улыбалась. Рисковая девчонка, она одна из немногих отваживалась прыгать в реку с моста, особенно если на берегу тусовались Робик с Матюшей. Выходя из воды, торжествующе смотрела на мальчишек, не удостаивая взглядом Эльку. Элька казалась ей лишней на пляже, на земле и, в частности, рядом с ними.
Когда-то Матюша был не прочь поиграть с Великановой в песочнице, но Надя чуть ли не с первого класса сохла по Робику. А компания у нее была другая. Эти заносчивые ребята считали себя радикалами, во дворе их называли «скинь-кедами». Они держались особняком и, игнорируя все «забугорное», носили «советскую» одежду и обувь (отсюда и прозвище). Может, экономическая обстановка в стране болезненно прошлась по их семьям и вызвала в ребятах резкие комплексы; может, хотелось чем-то выделиться, а было нечем – никто не вдавался в причины «скинь-кедства» «радикалов», просто спуску им не давали.
