«Вечный сентябрь», еще с самого разгара девяностых, – неиспользуемый салон технарей, затаившийся между цирюльней и бутиком галстуков в полуквартале от станции с небольшим движением по одной из старых линий «Независьки».
– Вот так сентиментальная привязанность, – Максин, озираясь и старательно не кривясь.
– Нет, я прикинул, что кто б сюда ни зашел среди дня, будет настолько не врубаться, что можно говорить безопасно.
– Вы же знаете, что у вас неприятности, правда, поэтому мне не нужно по этому поводу нудить.
– Я хотел вам тем вечером в караоке сказать, но…
– Постоянно мешался Феликс. Он вас мониторил? Оберегал?
– Он слышал о моей стычке в уборной и решил, что надо бы прикрыть мне спину, вот и все. Я вынужден допускать, что Феликс – тот, за кого себя выдает.
Знакомый в этом обертон. Нет смысла спорить. Он доверяет Феликсу, дело его.
– У вас дети есть, Лестер?
– Трое. Один осенью идет в старшие классы. Все думаю, у меня с математикой что-то не так. А у вас?
– Двое мальчишек.
– Вы себе твердите, что делаете это ради них, – Лестер, хмурясь. – Как будто и без того недостаточно скверно пользоваться ими как предлогом…
Ну да, ну да.
– С другой стороны, вы же не не делаете это ради них.
– Послушайте, я верну. Рано или поздно я б так и поступил. У вас есть какой-нибудь надежный способ сообщить Мрозу, что я на самом деле хочу именно это и сделать?
– Если даже он вам поверит, чего он может и не, все равно это много денег… Лестер. Он захочет больше, чем только то, что вы у него украли, еще потребует проц, увеличит сумму возмещения вреда, а это может оказаться изрядно.
– Цена проеба, – тихо, не подымая взгляда.
– Мне это принимать за ОК по клаузуле чрезмерного процента или как?
– У вас получится так сдать?
– Я не особо ему нравлюсь. Если б дело было в старших классах, я б, может, и потосковала, однако Гейбриэл Мроз, в старших классах… – качая головой, зачем в это вдаваться? – У меня зять работает в «хэшеварзах», ладно, посмотрим, получится ли передать через него.
– Наверно, я тот жадный неудачник, о которых вы вечно в судах даете показания.
– Уже нет, у меня отозвали сертификат, Лестер, никаких больше судов, там меня и знать не хотят.
– И моя судьба вот в этих ваших руках? изумительно.
– Остыньте, пожалуйста, люди смотрят. В нормальном мире убежища вам и не было б никогда. Единственная помощь, которую вы сейчас найдете, – это от какого-нибудь изгоя, а я лучше многих.
– Значит, теперь я должен вам гонорар.
– Вы что, видите, как я тут счетами размахиваю, не стоит об этом, может, когда-нибудь вы и будете в состоянии.
– Не нравится мне халява, – бормочет Лестер.
– Ну, лучше украсть.
– Это Мроз украл. Я отвел.
– Именно та тонкая грань, из-за которой меня вышвырнули из игры, а вы ради нее на свою жопу нашли приключений. Все просто гении законности, куда деваться.
– Прошу вас, – это, к ее удивлению, вылетает вообще-то не так беззаботно, как Максин привыкла, – постарайтесь, чтобы они знали, как я раскаиваюсь.
– Любезнее я не могу это сформулировать, Лестер, но им насрать. «Раскаиваюсь» – это для местных новостных каналов. А тут речь о том, что вы обманули Гейбриэла Мроза. Он наверняка будет этим очень недоволен.
Она и без того уже слишком много сказала и ловит себя на том, что молится, как бы Лестер не спросил, какой процент, скорее всего, потребует Мроз. Потому что ей тогда, по ее собственному кодексу, пост-СРМ-ному, но столь же неумолимому, придется ответить: «Надеюсь только, он захочет эти деньги в долларах США». Но Лестер теперь только кивает – ему и без того есть о чем волноваться.
– А вы с ним вели какие-то дела до того, как он купил вашу компанию?
– Встречались всего лишь раз, но тогда он весь в этом был, как в запахе. В презрении. «У меня степень, пара миллиардов, а у вас нет». Он сразу понимает, что я даже не гик-самоучка, просто парнишка из отдела экспедиции, которому повезло. Один раз. Как он кому-то такому спустит с рук даже $1.98?
Нет. Нет, Лестер, это не вполне так, верно же. Это она уклонение слышит, и притом – не от налогов, скорее в области жизни-и-смерти.
– Вы хотите мне что-то сказать, – мягко, – но, если скажете, оно будет стоит вам жизни. Правильно?
Он похож на маленького мальчика, который сейчас разревется.
– А что тут еще может быть? Разве денег мало?
– В вашем случае, мне кажется, – да.
– Простите. Дальше мы заходить не можем. Ничего личного.
– Посмотрю, что смогу сделать насчет денег.
К коему моменту они сквозят к выходу, Лестер ее обгоняет, как перышко в потоке воздуха, вырвавшееся из подушки, будто где-то дома ему снится безопасность.
Да, ну по-прежнему есть еще видеокассета, которую принес Марвин. Лежит себе на кухонном столе, словно пластик вдруг сообразил, как выражать немой упрек. Максин знает: она откладывала просмотр с тем же суеверным отвращением, что ее родители во время оно испытывали к телеграммам. Есть шанс, что это по делу, хотя по своему горькому опыту она не может исключить и розыгрышей. И все же, если это неприятно будет смотреть, может, ей удастся списать на предпринимательские расходы стоимость терапии, дополнительные сессии которой понадобятся в результате.
«Вопи, Блэкула, вопи», нет, не вполне – чуть более домашнее изготовление. Начинается дрожкой съемкой с движения, из окна машины. Зимний свет исхода дня. Короткий установочный план Лонг-Айлендской скоростной автострады, направлением на восток. У Максин возникают предчувствия. Резкий монтажный переход к знаку выезда – ааххх! Выезд 70, это именно туда, куда, надеялась она, съезжать не будет, однако вот еще одна перебивка теперь на трассу 27, и мы направляемся, можно сказать, приговоренно, к Хэмптонам. Кому она может настолько не нравиться, чтоб ей такое вот присылать, если только Марвин адрес не перепутал, чего, разумеется, не случается никогда.
В каком-то смысле ей легче видеть, что это, по крайней мере, не легендарные Хэмптоны. Там она провела больше времени, чем стоило. Это скорее Крайхэмптон, где рабочее население зачастую озлоблено до смертоубийства, потому как само существование их зависит от обслуживания богатых и знаменитых, к кому они никогда не должны упускать шанса подлизаться. Битые временем дома, виргинские сосны, придорожные заведения. Никаких огней или вывешенных украшений, значит, зима тут должна уже войти в глубину и недатированную пустоту после праздников.
Кадр съезжает на грунтовку с хибарами и трейлерами и приближается к на первый взгляд таверне, поскольку из всех окон льется свет, вокруг бродят люди, входят и выходят, звуки увеселения и музыкальной дорожки, включая Элвиса Гитлера, деятеля психобилли из Моторного Города, в данный момент поющего тему из «Зеленых далей» на мотив «Пурпурной дымки», и это обеспечивает Максин неизмеримое мгновенье ностальгии, такое маловероятное, что ее охватывает чувством, будто все это адресуется лично ей.
