Состязательная математика, ошибки реальные и тактические, вычисление чаевых и как поделить налог на продажу, продолжается, пока снизу не жужжит Ригоберто. Оказывается, что доставочный пацан всего один, но он, похоже, катит еду по коридору на какой-то тележке.
Вот наконец вся поверхность стола в столовой покрыта контейнерами, банками газировки, вощеной бумагой, пластиковой упаковкой, а также сэндвичами и заказанными гарнирами, и все интенсивно обжираются, не обращая внимания на то, куда, помимо ртов, оно все поступает. Максин берет короткий перерыв пронаблюдать за Маркой.
– Что же стало с «растленным артефактом…» чем оно там было?
– Повднегхо гуабфидауижжма, – кивает Марка, снимая крышку с очередного контейнера капустного салата.
Когда деятельность по набивке лиц немного замедляется, Максин задумывается о том, как тронуть тему юного Кеннеди Мроза, но мать и бабушка ее опережают. По словам Талит, ее муж сейчас стремится к опеке.
– ОХ, нет, – детонирует Марка. – Нет уж, кто твой адвокат?
– Глик Горнисон?
– Они меня однажды отмазали от наезда за клевету. По сути, хорошие салунные бойцы. Как все пока выглядит?
– Говорят, единственный просвет в том, что я не оспариваю никакие деньги.
– Они вас, э-э, не интересуют, деньги? – Максин скорее любопытно, чем поразительно.
– Не в такой мере, как их – они трудятся над непредвиденными обстоятельствами. Извините, я могу думать только о Кеннеди.
– Передо мной не извиняйся, – грит Марка.
– А вообще-то должна, мам… так вас, ребята, все время разлучала…
– Ну, полное разоблачение, на самом деле мы урывали себе по паре минут, когда удавалось.
– О, про это он мне рассказывал. Боялся, я стану сердиться.
– А ты нет?
– Это проблема Гейба, не моя. Вот мы и помалкивали.
– Еще бы. Не годится распалять патриархальный гнев. – Максин, видя, как обретает форму дальнейшая, но не всегда полезная фраза «ебаная половая тряпка», упреждающе хватает как-то пропущенный маринованный огурчик и сует Марке в рот.
И так весь ланч и паденье дня, через вечер декретного времени, слишком яркий для зимы, в которой, по их прежнему мнению, пребывает большинство нью-йоркцев. Максин, Талит и Марка перемещаются в кухню, затем из дому, на улицу, сквозь медленно густеющий уличный свет к Марке.
В какой-то момент Максин спохватывается, что нужно позвонить Хорсту.
– Сегодня у нас вечер только для девушек, кстати.
– А я спрашивал?
– ОК, усовершенствуешься. Кроме того, мне может понадобиться «импала».
– Ты случайно не будешь вывозить ее за пределы штата?
– А у нас что, какая-то федеральная ситуация?
– Небольшая оценка рисков, только и всего.
– До этого может и не дойти, просто спросила.
Талит случается выглянуть в окно на улицу.
– Бля. Там Гейб.
Максин видит, как ко входу подтягивается белоснежный растянутый лимузин.
– На вид знакомый, но откуда вы знаете, что… – тут она засекает хорошо известные итерированные диагонали логотипа «хэшеварзов», нарисованные на крыше.
– Его личная спутниковая связь, – поясняет Талит.
– Персонал тут – все родня между собой, вроде почетных членов «Мара Салватруча», – грит Марка, – поэтому проблем быть не должно.
– Если они знакомы с тем, как выглядят купюры по $100 в больших количествах, – бормочет Талит, – Гейб тут окажется, ты и опомниться не успеешь.
Максин хватает сумочку, которая, как она счастлива ощутить, сегодня тяжела, как положено.
– Здесь есть другой выход, Марка?
Служебный лифт в подвал, пожарная дверь во двор на задах.
– Подождите тут, ребята, – грит Максин, – я вернусь с машиной, как смогу.
Ее местная, «Парковка Искрискорость», сразу за углом. Пока ей выкатывают «импалу», она проводит краткий инструктаж Эктора, парня на воротах, по ИПС
[147]
Рота, насчет которого его неверно информировали в смысле достоинств перехода с традиционного.
– Без взыскания? Это не сразу, вас заставят ждать пять лет, Эктор, извините.
К дому Марки она возвращается и обнаруживает, что все как-то уже на тротуаре перед входом, посреди вопль-матча. Шофер Мроза Гюнтер ждет за рулем урчащего вхолостую лимо. Далеко не та нацистская обезьяна, которой ожидала Максин, он оказывается, быть может, чересчур напомаженным выпускником Рикерза, который темные очки носит на кончике носа, чтоб ресницам экстра-длины было удобнее.
Ворча, Максин паркуется вторым рядом и вливается в веселье.
– Марка, пойдемте.
– Как только прикончу этого уебка.
– Не встревайте, – советует Максин, – ее жизнь – ее дело.
Марка неохотно садится в машину, а Талит тем временем, на удивление спокойная, продолжает свою взрослую дискуссию с Мрозом.
– Тебе не юрист нужен, Гейб, а врач.
Она имеет в виду ментально, но в сей момент Гейб не выглядит и слишком уж в форме, лицо у него все красное и распухло, какая-то дрожь, и он не может ее контролировать.
– Слушай меня, сука, я куплю столько судей, сколько мне надо, но моего сына ты больше не увидишь. От слова, блядь, никогда.
ОК, думает Максин, он поднимает руку, время «беретты».
Он поднимает руку. Талит ее избегает легко, но в уравнении уже участвует «кошак».
– Этого не происходит, – Мроз, сторожко наблюдая за дулом.
– Да ну, Гейб.
– Я не умираю. Нет такого сценария, где я умираю.
– Спятил до полного охуения, – Марка из окна машины.
– Вы бы к маме туда заскочили, Талит. Гейб, это приятно слышать, – Максин спокойна и жизнерадостна, – и почему вы не умрете? потому что придете в себя. Начнете думать об этом в масштабе времени подлинней, а самое главное, возьмете и отойдете.
– Это…
– Это сценарий.
Странность улицы, на которой живет Марка, в том, что от нее откажется любой специалист по поиску натуры, вне зависимости от жанра: она слишком приличная. В этой складке пространства-времени женщины, аксессуаризованные подобно Максин, не направляют на людей огнестрельное оружие. У нее в руке, должно быть, что-то другое. Она ему что-то предлагает, нечто ценное, чего он не желает брать, хочет вернуть ему, быть может, долг, который он делает вид, будто прощает, а в итоге все-таки примет.
– Она забыла ту часть, – не может не заорать из окна Марка, – в которой тебе не удается заделаться повелителем вселенной, ты так и остаешься шмуком, откуда ни возьмись вылезают всякие конкуренты, и надо суетиться, лишь бы не потерять долю рынка, а жизнь у тебя уже не твоя, она принадлежит верховным правителям, которым ты всегда поклонялся.
