— Откуда он столько знает о тебе? — нерешительно спрашивает Эйдан. — Между вами что-то… есть?
— Познакомились в самолете, — объясняю я, стараясь держать себя в руках. — И… весь полет я рассказывала о себе. Потом несколько раз встречались, и я вообразила… — Голос предательски дрожит. — Я, честно, воображала, что… ну, ты понимаешь. — Щекам становится горячо. — Словом, что это настоящее. Но, как оказалось, я ему не нужна. Просто он хотел лучше понять девушек с улицы. Узнать, что им нужно. Для его дурацкой продукции. Для идиотской женской линии.
Я заново переживаю все случившееся, и осознание собственной глупости терзает меня с новой силой. Я впервые облекла в слова то, что мучило меня последние полтора часа, и этого уже невозможно вынести.
По лицу катится слеза. За ней вторая.
Джек использовал меня.
Поэтому и пригласил на ужин.
Поэтому так увлекся мной.
Поэтому ловил каждое мое слово.
Поэтому был заворожен.
Поэтому моя жизнь так его захватила.
И это была не любовь. Просто бизнес.
Я неожиданно для себя всхлипываю.
— Прости… — давлюсь я слезами. — Прости. Я сама не думала…
— Не волнуйся, — участливо шепчет Эйдан. — Совершенно естественная реакция. — Он сокрушенно качает головой. — Я мало что знаю о большом бизнесе, но, мне кажется, эти парни не могут взобраться наверх, не раздавив по пути пару-тройку друзей. Для того чтобы преуспеть, нужно забыть о жалости.
Он замолкает, наблюдая, как я без особого успеха пытаюсь успокоиться.
— Эмма, хочешь совет?
— Какой? — хлюпаю я носом.
— Попробуй выложиться в кикбоксинге. Будь агрессивнее. Используй свою обиду.
Я даже плакать перестала. Он что, не слышал?
— Эйдан, я не занимаюсь кикбоксингом! — взвизгиваю я. — Не занимаюсь! Понятно? И никогда не занималась!
— Нет? — спрашивает он озадаченно. — Но ты сказала…
— Я солгала.
Недоуменное молчание.
— Да, верно, — вспоминает Эйдан. — Ну что ж… не расстраивайся! Можешь попробовать что-то менее жестокое. Может… тай-цзи…
Он нерешительно смотрит на меня, словно хочет что-то добавить, но боится.
— Послушай… хочешь выпить? Чего-нибудь успокоительного? Я мог бы сделать тебе смесь манго с бананом и цветками ромашки, добавить немного мускатного ореха. Чтобы привести нервы в порядок.
— Нет, спасибо. — Я вытираю нос, глубоко вздыхаю и беру сумочку. — Поеду-ка я домой.
— Доберешься сама?
— Все обойдется, — киваю я с вымученной улыбкой. — Уже обошлось. Я в полном порядке.
Это, разумеется, тоже было вранье. Ни в каком я не в порядке. И, сидя в метро, не могу сдержать слез. Тяжелые капли текут по лицу, падая на джинсы и расплываясь большими мокрыми пятнами. Пассажиры глазеют на меня, но мне плевать. Какая разница? Самое большое в жизни унижение я уже пережила — что мне любопытство каких-то незнакомых людей?
Какая же я дура. Какая дура!
Вообразила, что мы родственные души.
Конечно, никакого родства нет и не было.
Конечно, я вовсе его не интересовала.
Конечно, он никогда меня не любил.
Очередной приступ боли скручивает меня с такой силой, что я принимаюсь лихорадочно нашаривать бумажный носовой платок.
— Не расстраивайтесь, дорогая, — советует сидящая слева полная дама в широком платье, разрисованном ананасами. — Не стоит он того! Лучше поезжайте домой, умойтесь, выпейте чашечку чаю погорячее…
— Откуда вы знаете, что она плачет из-за мужчины? — запальчиво вскидывается женщина в темном костюме. — Какой банальный, антифеминистский взгляд на проблему! Да ее могло расстроить все, что угодно! Грустная музыка, строка стихотворения, голод в бедных странах, политическая ситуация на Ближнем Востоке. — Она выжидающе смотрит на меня.
— Честно говоря, я плачу из-за мужчины, — признаюсь я.
Поезд останавливается. Женщина в темном костюме выразительно закатывает глаза к потолку и выходит. Дама с ананасами в свою очередь возносит взор вверх.
— Голод! — презрительно повторяет она, и я, даже в своем раздавленном состоянии, не могу не хихикнуть. — Не волнуйтесь, деточка. — Она гладит меня по плечу, пока я безуспешно стараюсь осушить слезы. — Нет лучшего средства, чем крепкий чаек с шоколадными конфетами. Да еще неплохо потолковать по душам с мамочкой. У вас ведь есть мамочка?
— Да… но мы с ней в ссоре, — бормочу я.
— Ну, тогда с папой.
Я угрюмо мотаю головой.
— А… а как насчет лучшей подруги? У вас наверняка есть лучшая подруга, — участливо напоминает ананасовая дама.
— Есть. Есть лучшая подруга, — шмыгаю я носом. — Но ей только что сообщили по национальному телевидению, что я предаюсь тайным лесбийским фантазиям с ее участием.
Ананасовая дама молча смотрит на меня.
— Значит, только чаи, — заключает она, правда, уже не столь убежденно. — И… и удачи, дорогая.
Я медленно бреду от станции метро. Добравшись до угла, останавливаюсь, вытираю лицо и несколько раз глубоко вздыхаю. Боль в груди чуточку ослабела, вытесненная нервной дрожью.
Как я посмотрю Лиззи в глаза после того, что наговорил Джек? Как?!
Я знаю Лиззи много лет. И она не раз заставала меня в неловких ситуациях. Но даже самая неприятная несравнима с теперешней.
Это куда хуже, чем в тот раз, когда меня вырвало в ванной ее родителей. Куда хуже, чем тогда, когда она увидела, как я целую свое отражение в зеркале и чувственно воркую: «О, беби». И куда, куда хуже, чем в тот момент, когда она поймала меня за сочинением валентинки мистеру Блейку, нашему учителю математики.
Вопреки всякой логике я надеюсь, что она вдруг неожиданно решила уехать на денек-другой. Но едва открываю дверь, она выходит из кухни в прихожую. И на ее лице можно прочитать все и сразу. Лиззи полностью выбита из колеи.
Значит, вот оно как. Джек не только меня предал. Он еще и восстановил против меня мою лучшую подругу. Теперь между мной и Лиззи никогда уже не будет как прежде. Совсем как в «Когда Гарри встретил Салли». Секс встал на пути наших отношений, и теперь мы больше не подруги. Потому что хотим спать вместе.
Нет. Вычеркни это. Мы вовсе не хотим вместе спать. Мы хотим…. Нет, дело в том, что мы не хотим…
А, брось. Все равно. Ничего тут хорошего нет.
— О! — восклицает Лиззи, глядя в пол. — Господи… э… привет, Эмма.
— Привет, — выдавливаю я. — Решила пойти домой. Офис… там… просто кошмар творится…
