— Я ничего и не собирался говорить.
— Так, собственно, зачем я пришла… — Она с трудом откашлялась. — Две недели назад я делала спецрепортаж о Терри Бургосе. Пятого июня — годовщина его казни.
— Понятно.
Она наклонила голову, сосредоточилась. Кэролин Пенри всегда должна держать себя в руках, в этом заключалась ее работа.
— Я тогда заявила, что он был безумцем… — Она с трудом произнесла эти слова. — Что таких людей нельзя судить и казнить. Их необходимо помещать в лечебницы.
У Макдермотта возникла пара вопросов, но он сдержался и не задал их.
— Мне кажется, своей передачей я выпустила какое-то зло. — Она медленно покачала головой. — Я сказала, что лишь безумец может воспринимать подобные песни как руководство к действию и видеть в них послание от Бога. Независимо от того, как будет оцениваться его психическое состояние.
Теперь Макдермотту кое-что стало ясно: кто-то уже вынашивал похожие планы, но обиделся, когда его назвали безумцем, и решил что-нибудь предпринять.
— Но почему он выбрал вашу дочь? — спросил Макдермотт.
— Потому что не было… — Ее голос сорвался. Кэролин положила руку на грудь и постаралась совладать с эмоциями. Свою речь она закончила уже шепотом: — Потому что это самый верный способ причинить мне боль. — Она повернулась спиной к Макдермотту и тихо всхлипнула.
— Я понимаю, о чем вы думаете, — мягко произнес Макдермотт. — Но есть еще и Фред Чианчио — человек, который в свое время звонил вам, чтобы предоставить какую-то информацию. Недавно он позвонил Эвелин. И похоже, она встречалась с ним. А теперь они оба мертвы. Если что-то и было выпущено на свободу, миссис Пенри, то я не уверен, что это сделала ваша телепередача.
Она повернулась. Похоже, ей понравилась теория Макдермотта, которая оправдывала ее, но все же она не могла избавиться от чувства вины.
— Я тогда должна была надавить на Фреда Чианчио, — призналась она. — По телефону мне показалось, он чего-то боится. А потом, когда я приехала к нему домой… Когда он понял, что я вычислила его дом по номеру телефона, он перепугался. Я думала, что смогу узнать нечто важное, но он наотрез отказался говорить со мной. Он струсил. А потом начался процесс.
— И вы, естественно, забросили это дело, — продолжил Макдермотт. — Вы разузнали о нем больше, а он был всего лишь охранником в магазине, который не захотел с вами разговаривать. В этом нет ничего особенного.
Она покачала головой:
— Я всегда учила Эв, что нельзя лениться. В работе нужно идти до конца, использовать разную тактику. Только так можно создать хороший репортаж.
«Вероятно, она последовала советам матери в случае с Фредом Чианчио».
— Вы никогда не рассказывали своей дочери о Чианчио? — спросил Макдермотт.
Кэролин Пенри кивнула.
— Но это было давно. — Она отвела взгляд. — Да, говорила ей. Я много рассказывала о своей работе. Эвелин все быстро запоминала. Вот почему она стала такой хорошей, — у нее перехватило дыхание, — я хотела сказать, была такой… простите. — Она поднесла руку ко рту и закрыла глаза.
— Не волнуйтесь, миссис Пенри. — Теперь он представил себе состояние Эвелин. Когда-то она слышала старую историю о Фреде Чианчио, которая так ничем и не закончилась. Ее мучили сомнения, а потом внезапно сам мистер Чианчио позвонил и предложил побеседовать.
У Макдермотта зазвонил мобильный.
— Вы не нашли ее компьютер? — спросила Кэролин.
— Нет.
У Эвелин был ноутбук, но его не обнаружили ни в ее квартире, ни в офисе газеты. Возможно, убийца забрал его, после того как убил Эвелин.
Макдермотт посмотрел на номер звонившего, извинился и отошел в сторону.
— Копеки.
— Мак, я по поводу трупа в мусорном баке. Того, что обнаружили в вашем районе.
— Жертва из… Копеки, что за черт? Вы должны…
— Нам позвонили из лаборатории, — сказал Копеки. — Вы не поверите, что я узнал!
Глава двадцать седьмая
Мы со Столетти ждали около «зеленого» здания
[12]
в кампусе колледжа Мэнсбери. Оно располагалось на центральной площади кампуса, имеющей форму четырехугольника. Студенты собирались здесь небольшими группами, играли во фрисби или курили исподтишка травку, пока их никто не видел.
— Если пройти по этой улице дальше, мимо тех зданий, — сказал я, — то можно выйти к актовому залу Брэмхолла.
Солнце выглянуло из-за облака и осветило мое лицо. Мне стало жарко в костюме. День выдался чудесный, хотя, возможно, студентам летней школы он казался и не таким замечательным. Однажды я тоже посещал летние курсы, когда сам еще был старшеклассником. Я ходил на занятия по машинописи. Нам не разрешали носить шорты — в летней школе действовал строгий дресс-код, как в нашем католическом лицее, — и на солнце мы просто поджаривались. Однажды я сказал одной из монашек, что в Библии ничего не сказано о запрете на кондиционеры. Но она не оценила иронию.
— В доме Чианчио не нашли никаких отпечатков? — спросил я.
— Нет.
— А что насчет Эвелин?
— Опять ничего. — Столетти положила в рот пластинку жвачки. — Этот парень не оставляет работы для криминалистов. Все чисто. А почему вас так тревожит, что он сразу перешел ко второму куплету?
— Потому что первый куплет взял на себя Бургос, — ответил я.
— Думаю, даже если он и подражает Бургосу, то точно не копирует его почерк.
— Давайте спросим у него, — сказал я и махнул рукой в сторону лестницы, по которой спускался профессор Олбани. На плече у него висела сумка, и он мило общался с какой-то студенткой. Мы подошли достаточно близко, чтобы он смог увидеть нас, и подождали, пока он закончит разговор со студенткой, не сводившей с него восхищенного взгляда. Он мельком взглянул на нас и пошел по аллее, но затем остановился, обернулся, посмотрел на меня. По его взгляду я понял, что он меня узнал.
— Верно. Ведь он же покрывал Бургоса, — заметила Столетти.
Я кивнул Олбани, и мы со Столетти направились к нему. Он, похоже, не особенно обрадовался встрече с нами. Столетти не стала доставать полицейский жетон, который лежал у нее в кармане куртки, но у нее была характерная походка, свойственная многим полицейским. Вероятно, Олбани уже догадался, кто она.
— Мистер Райли, — сказал он так, словно произносил проклятие.
Подойдя поближе, я заметил, что с годами он почти не изменился. Те же блестящие глаза, та же козлиная бородка, в которой темных волос по-прежнему больше, чем седых, те же взъерошенные волосы. Теперь, когда все тревоги остались позади, профессор, вероятно, зажил спокойно. Меня лишь удивляло, почему этот человек до сих пор оставался профессором.
