– Уже одиннадцать! Мне пора собираться. Знаешь, Альфред, каждый раз мне все меньше хочется возвращаться в мануарий. С каким удовольствием я осталась бы здесь и провела с тобой ночь!
Судья Пенсон одевался, поглядывая на собственное отражение в зеркале одежного шкафа. Он поправил галстук и нагрудник рубашки. Очередь была за брюками.
– Будь благоразумна! Ты прекрасно знаешь, что это невозможно. Мы должны избегать огласки, ты сама мне это часто повторяешь.
– Я кое-что придумала! Скажу домашним, что хочу отправиться в паломничество в Пюи-ан-Веле
[16]
, и у нас будет целых десять дней! Я не буду выходить из дома. Буду послушно ждать тебя тут, в кроватке…
Она засмеялась, обхватила руками свои груди и стала их поглаживать. Альфред снисходительно улыбнулся. Его взгляд был взглядом влюбленного мужчины.
– Разве у тебя есть грехи, требующие искупления, моя ласточка? Если, конечно, не считать того, что ты меня любишь и доказываешь свою любовь?
– А разве наша связь – не адюльтер?
– Прошу, Леонора, не применяй это понятие к нам. Если бы я встретил тебя при иных обстоятельствах, если бы ты была свободна от супружеских уз, я бы сразу на тебе женился. И потом, твой муж дурно с тобой обращался, унижал тебя, а затем и вовсе от тебя отдалился. У нас есть смягчающие обстоятельства.
Теплая, игривая, Леонора встала с постели и обняла любовника. Он легонько ее оттолкнул.
– Моя сладкая крошка, у меня назначена встреча с супрефектом. Мы сегодня обедаем вместе. Встретимся в среду, в девять утра, и обо всем поговорим.
Его голос задрожал, стоило молодой женщине к нему прижаться. Леонора обвила руками его шею и нежно ему улыбнулась. В ее голубых глазах разгорался огонек желания. Никогда прежде не было у него такой страстной любовницы, всецело отдающейся своим эротическим фантазиям. В довершение всего он был в нее влюблен, и это только усиливало удовольствие, которое она ему дарила.
– Моя козочка, постараемся устроить так, чтобы летом мы провели вместе неделю. Не расстраивайся, и прошу, вспомни обо мне, когда кто-нибудь в мануарии попробует тебя обидеть!
Он верил любовнице на слово, когда она жаловалась ему. Леонора умела представить себя невинной жертвой, мученицей. Альфред хмурился, выслушивая ее сетования: Ортанс, няня, крадет у нее любовь сыновей и постоянно упрекает в излишней мягкости при общении с ними; домоправительница подчинила себе слуг, постоянно ее критикует и нарочно рвет ее тонкое нательное белье при стирке; Оноре Лезаж, хозяин дома, следит за каждым ее шагом и встает из-за стола, стоит Леоноре войти в столовую. Но самым отвратительным из палачей оставался Гильем. Да, он калека, но это не мешает ему ранить ее жестокими речами и оскорблениями.
Приезжая в мануарий на воскресный обед, судья ловил себя на том, что присматривается к членам семьи и даже к горничным, оценивает их поведение. Леонора втайне торжествовала. Она была уверена, что приобрела сильного союзника. Разумеется, она умалчивала о собственных дурных поступках, посредством которых старалась досадить няне, домоправительнице и даже Клеманс, которую терпеть не могла.
– Альфред, до среды еще так далеко! – взмолилась она, вытягивая губы для поцелуя.
Она просунула руку под его рубашку, потом ее рука скользнула вниз, к кальсонам из белой хлопчатобумажной ткани, чтобы игриво прикоснуться к его мужскому естеству. Прикрыв глаза и тяжело дыша, она надеялась заставить его сдаться. Ей хотелось еще раз пережить пик наслаждения – забыть обо всем на свете, стонать, извиваться под мощными толчками своего любовника.
– Нет! Нет, плутовка, ты меня не получишь! – с явным сожалением проговорил он. – Но у меня есть подарок, чтобы ты меня простила!
Он высвободился из ее объятий, подошел к комоду и достал из ящика обтянутый красной кожей футляр. Внезапно повеселевшая Леонора завернулась в халат любовника и села на край кровати.
– Дай! – кокетливо попросила она.
Он церемонно вручил ей украшенный золотыми арабесками футляр. Леонора открыла его и увидела серебряную брошь с великолепным аметистом. Ощущения были такие, словно вместо обещанного удовольствия ее обдало холодным душем. Альфред Пенсон поначалу решил, что его любовница просто-таки оцепенела от восторга.
– Я знал, что тебе понравится! – воскликнул он. – Я давно хотел подарить тебе украшение. Признай, камень великолепен. Восхитительный цвет, и прозрачный как слеза…
Словно по умыслу злого мага, Леонора смотрела на камень, но видела прекрасные глаза Анжелины. Этот дивный оттенок приобретают цветы безвременника в лучах утреннего солнца… За этот цвет так высоко ценятся аметисты…
– Да что с тобой такое, Леонора? – встревожился судья. – Дорогая, у тебя такой ошеломленный вид, словно я осыпал тебя бриллиантами! Как, ты плачешь?
Он с растроганным видом обнял ее и целомудренно поцеловал в лоб. Подумать только, сколько удовольствия ей доставил подарок! Леонора мягко отстранилась и хрипловатым голосом проговорила:
– Продавец в ювелирном салоне дал тебе плохой совет. Этот камень не идет голубоглазой блондинке.
– Неужели? – удивился судья Пенсон. – Значит, брошь тебе не понравилась? Хм, а я полагал, что она прелестна. Эти маленькие серебряные цветочки вокруг аметиста…
Сердце Леоноры учащенно билось. Ее охватил слепой гнев, замешанный на ненависти к Анжелине, на которую она все еще не решалась донести.
– Альфред, я все же не могу принять подарок. Я бы не смогла носить эту брошь в доме моего свекра. Оноре Лезаж усмотрел бы в этом мотовство или доказательство нашей с тобой связи. Он и так нас уже подозревает…
Судья немного расстроился. Обняв Леонору, он стал поглаживать ее по спине. А ей хотелось плакать от огорчения, о причинах которого любовник не имел представления. Леонора решила про себя, что пока еще не время упоминать повитуху. Когда же момент наконец настанет, у судьи не должно возникнуть подозрений, что Леонора лично заинтересована в исходе процесса.
– Значит, ты боишься, что о тебе плохо подумают твой муж и свекор, – проговорил он сочувствующим тоном. – Хорошо, ты сможешь носить мой подарок открыто, когда мы уедем вместе. В Пюи-ан-Веле мне не хочется, а вот Биарриц, океан – другое дело. Я пока оставлю брошь у себя, согласна?
– А нельзя ли поменять ее на другую, с сапфиром? – с детской простотой спросила она.
Он подумал, что сапфир обойдется дороже, но, желая угодить любовнице, согласился справиться об этом в магазине.
– Я и подумать не мог, что тебе не понравится цвет камня.
И он со вздохом взял у нее футляр.
– Прости, милый, но сиреневый, в особенности такой светлый, заставляет меня думать о трауре, о чем-то печальном и мрачном. А ты когда-нибудь видел у кого-нибудь глаза такого оттенка?
