Все еще сжимая в руке хлыст, Оноре Лезаж замер перед инвалидным креслом. Гильем сделал примирительный жест.
– Зачем вам вмешиваться в это дело, отец? Я не знаю, что произошло сегодня, но ничего отрицать не стану. Да, Анри – мой сын, и, насколько мне известно, он ни в коей мере не обременяет наше семейство своим существованием. У вас нет повода так гневаться. Если он родился бастардом, то по большей части это ваша вина – ваша и матушкина. Могу вас заверить, что, если бы я вовремя узнал о беременности Анжелины, я бы женился на ней и без вашего согласия. Я горько сожалею, что покорился вам, как неразумное дитя, и связал свою жизнь с женщиной, которую по-настоящему не любил. И с чего вы взяли, что матушка умерла из-за Анжелины? Снова ваши глупые суеверия?
Заметив возле второй двери гостиной мимолетное движение, Оноре Лезаж позвал:
– Жанна, вместо того чтобы подслушивать хозяйские разговоры, ступай и приведи сюда Макэра! Быстро!
– В этом доме все всё знают, так что пытаться сохранить приватность – пустой труд, – ироничным тоном заметил Гильем.
– Заткнись! Как-никак, мы твое грязное белье ворошим! Помнишь письмо, которое я отправил тебе в декабре 1878-го с известием о смерти матери? Я писал, что у нее случился сердечный приступ, едва мы вышли из собора после рождественской мессы. Я во всем винил жестокость судьбы, но были и другие мысли… Это правда, Эжени стало дурно еще во время службы. Ей было тяжело дышать, но не до такой степени, чтобы так скоро умереть от остановки сердца!
И вдруг напряжение, которое ощущалось в этом стареющем мужчине, внезапно исчезло. Плечи его поникли, он упал в ближайшее кресло и закрыл глаза дрожащими руками. Гильем понял, что отец плачет.
– Отец, что с вами? Вам нехорошо?
– Я только теперь понял, что произошло на самом деле. Мне рассказывали, как это было, но тебе я ничего не сказал. Посчитал, что тебе и так тяжело.
Клеманс так и осталась стоять на пороге комнаты в своем коричневом бархатном платье для верховой езды. Кучер Макэр замер у нее за спиной, не решаясь войти в гостиную в испачканных в навозе сапогах.
Заинтригованный Гильем посмотрел сначала на невестку, потом на кучера.
– Отец, какое отношение к этой истории имеет Макэр? – спросил он дрожащим голосом. – Он много пьет и расскажет тебе, что было и чего не было, особенно если пообещать ему пару су. Клеманс, вы со мной согласны?
До этой минуты Оноре не подозревал, что в комнате они не одни. Он повернулся на нее посмотреть, не отнимая рук от головы, как если бы его мучила мигрень.
– Вы до смерти меня напугали, отец! – сухо проговорила молодая женщина. – Вы сто раз могли упасть и сломать себе шею! Зачем было так гнать коня? Я едва за вами поспевала.
– Ба! Даже сломай я шею – невелика беда! Жизнь моя стала такой невыносимой, что самое время отдохнуть от вас всех на кладбище! Макэр, ты уже тут? Покончим же с этим. Иди сюда и расскажи мсье Гильему то, что рассказал в тот день мне.
Клеманс быстро отошла в сторону, давая кучеру возможность войти. Она решила разобраться в происходящем, поэтому присела на стул недалеко от своего свекра. Теперь только Макэр остался стоять, в то время как три человека, волю которых он привык беспрекословно исполнять, внимательно смотрели на него. Он поправил берет, потом потер нос.
– Словом… Diou mе́ damnе́, если я вру! В тот вечер, когда мадам Эжени преставилась, я видел такое, что оставил при себе, потому что только недавно поступил к вам на службу и боялся, что после этого меня прогонят.
– Оставь при себе эти подробности! – прикрикнул на него Гильем.
– Нет! Пусть говорит все! – громыхнул Оноре.
– В то время я бы ни за что не сказал хозяину, что заглянул в таверну выпить пива. Я сказал, что мне надо отлучиться ненадолго – сбегать отлить в переулок. Но, всеми богами клянусь, это заняло минут пять, не больше! И вот стою я с кружкой пива на террасе, у стены, и вижу, как мадам Эжени выходит из церкви и садится в коляску. И тут к ней подходит эта девица Лубе и что-то говорит. Я ее хорошо знаю. Ее отец чинил башмаки и мне, и моему сынишке, и жили мы с семьей недалеко от их дома на улице Мобек, ну, до того как я попал на службу сюда, в усадьбу.
Тревога Гильема нарастала. Он жестом попытался поторопить слугу, но отец осадил его. Глаза Оноре блестели от слез.
– Девица Лубе что-то сказала, и это мадам Эжени не понравилось, потому что она ударила Анжелину по руке своей тросточкой. Я подумал тогда: с чего бы это? Анжелина тоже разозлилась и все говорила и говорила, пока я шел к коляске. Пустую кружку я, понятное дело, отдал служанке. А когда подошел, мадам уже лежала на полу между сиденьями и была при смерти.
– Почему ты ждал три года, чтобы рассказать об этом, Макэр? – спросил Гильем, который был очень бледен. – И где доказательства, что все это – правда?
– Спросите Анжелину Лубе! Она не станет отпираться, я думаю. А молчал я столько времени потому, что боялся гнева мсье Лезажа, ведь он мне запретил отходить от коляски. Я боялся, что в итоге я окажусь виноватым…
Оноре вскочил на ноги. На лице его отразилась душевная боль.
– Возвращайся в конюшню, Макэр. Ты мне больше не нужен.
– Слушаюсь, мсье! Всегда рад услужить, мсье!
Кучер, пятясь, отвешивал поклоны, пока не оказался в коридоре. Клеманс проводила его взглядом, полным презрения.
– Теперь ты понял, Гильем? – спросил Оноре. – Надеюсь, ты еще способен сложить два и два! Что, по твоему, могла сказать девица Лубе твоей бедной матери в тот вечер? Мое мнение – она объявила о рождении вашего бастарда, и этого хватило, чтобы разбить сердце моей жене, женщине, которая произвела тебя на свет!
– Боже праведный… – пробормотала Клеманс и перекрестилась. – Отец, скажите, как вам удалось получить это признание от нашего кучера?
– Я бы тоже хотел это знать! – воскликнул Гильем, задыхаясь от волнения.
– Я не имею касательства к этой истории с признаниями, но сегодня я получил наконец ответ на вопрос, который меня мучил. Господь свидетель, Гильем, если бы я только мог, я бы выгнал из дома вас обоих, тебя и эту мерзавку Леонору, только бы вас никогда не видеть! Пока вы перед моими глазами, у меня не будет ни одной спокойной минуты! Это твоя драгоценная супруга терзает прислугу, собирая сплетни и доносы на свою соперницу, Анжелину де Беснак. Де Беснак! Нашелся же кретин, который не только надел кольцо ей на палец, но еще и подарил ей фамилию с дворянской приставкой! Не постеснялся подобрать девку, которая таскалась с другим, – шлюху, подстилку, мерзавку, которая вылезла-таки в люди!
– Отец, прошу, держите себя в руках! – попросила Клеманс. – Если в случае, о котором рассказал Макэр, замешана Леонора, то позвольте мне усомниться в том, что в его рассказе есть хоть капля правды. Мы – одна семья, поэтому я буду говорить откровенно. Леонора всем сердцем ненавидит Анжелину и расскажет что угодно, лишь бы ее очернить.
