– Провожу вас до ворот, их нужно запереть, – просто сказал он.
Прежде чем выйти во двор, Магали раскрыла большой черный зонт, который принесла с собой.
– Идите ко мне, иначе вымокнете! – позвала она Луиджи.
Он отклонил приглашение и быстрым шагом направился к воротам. Молодая женщина невольно посмотрела на то место, где час назад стоял кабриолет Лезажей. Короткий визит этой пары, по всей вероятности очень зажиточной, ее озадачил. Но, справедливо рассудив, что расспрашивать Луиджи невежливо, да и бесполезно, она попыталась схитрить:
– Мне показалось, что Анжелине стало дурно потому, что приехала эта пара в коляске. Я чувствую такие вещи…
– Может быть, вы правы, а может – нет, милая дама! Я желаю вам благополучно добраться до дома, и, если хотите помочь моей супруге поскорее поправиться, направьте к ней пациентку. Она места себе не находит, боится, что все будущие матери в городе про нее забыли.
– Так вы думаете, поэтому ей худо? – наигранно удивилась Магали, складывая губки сердечком. – В таком случае, мсье, я постараюсь ей помочь.
– Называйте меня Луиджи.
– Хорошо, Луиджи. Заботьтесь как следует о своей женушке!
– Не премину воспользоваться вашим советом!
Розетта наблюдала за этой сценой, прижавшись носом к стеклу. Слов она, конечно же, слышать не могла, но как Магали играла бедрами и гримасничала, от нее не укрылось.
– Мне не нравится эта женщина, Энджи, – заявила она. – Держись от нее подальше.
– От Магали? Розетта, ее заигрывания Луиджи только забавляют. Можешь об этом забыть. Давай лучше думать о приятном!
И они обменялись взглядами, исполненными нежности.
* * *
Такая же нежность читалась во взгляде золотисто-зеленых глаз Гильема, находившегося на расстоянии четырех километров от улицы Мобек. Он остановил кабриолет возле ограды, в нескольких шагах от ворот. Вытянув вперед руки, словно держал ими вожжи, он думал об Анри, вспоминал его звонкий голосок, его смех и радость.
Невестка задумчиво наблюдала за ним. Откидной верх пришлось поднять, потому что начался сильный дождь.
– Гильем, почему вы не признались во всем до того, как мы приехали на улицу Мобек? – спросила Клеманс негромко. – Вы ведь не стали отрицать, когда я спросила. Было бы лучше, если бы я знала заранее.
– Я рассчитывал все вам рассказать на обратном пути. Получилось по-другому, но что толку об этом говорить? Мне жаль, что с Анжелиной случился обморок. Наверняка это оттого, что она впервые увидела меня рядом с мальчиком. Она производит впечатление решительной женщины, но на самом деле очень чувствительная и ранимая. Надеюсь, Жозеф де Беснак сумеет ее защитить.
– Ангелы небесные, как вы ее любите! С некоторых пор вы поднялись над примитивной страстью, когда человеком движет лишь жажда обладания, и ваше желание не дать в обиду любимое существо… Что ж, я считаю, это чувство чище и драгоценнее, чем плотская любовь.
– Если бы у меня были ноги, я бы сделал все, чтобы отнять ее у мужа, поэтому не стоит меня переоценивать.
Клеманс вздохнула. Ей было о чем поразмышлять. Ее совершенно не касается, кто настоящий отец маленького Анри де Беснака. Скандала удалось избежать, дитя получило статус законного. «И не о чем тут больше думать!» – сказал бы ее многоуважаемый свекор. Но теперь она понимала причины поведения Анжелины три года назад, а именно почему она так ненавидела Гильема, была глубоко обижена на него.
«Конечно же, ей было очень больно, когда ее любовник вернулся с Реюньона с беременной женой и ребенком, – думала она. – Счастье, что Провидение послало ей Жозефа де Беснака. В этом человеке чувствуется смелость, дерзость и… буйная фантазия. И он любит Анжелину всей душой».
Гильем пустил лошадь шагом. Они въехали в парк через открытые ворота.
– Проклятье! Судья Пенсон в доме! Этот стервятник не пропускает ни одного воскресенья! Приехал петь серенады Леоноре, на меня же ему совершенно наплевать. Я мог бы попросить развод… Что вы об этом скажете, Клеманс?
– Детей отдадут на воспитание матери, поскольку ваша подвижность ограничена. А ваша супруга достаточно ловка, чтобы отнять их у вас навсегда, особенно если ей станет помогать следственный судья.
– Вы правы, нужно действовать осторожно. Очередную дискуссию с женой лучше отложить на вечер, если, конечно, мсье Пенсон не останется на ужин.
– Мой бедный друг! Теперь у Леоноры на руках все козыри, у нее масса возможностей отравлять вам жизнь. Она знает о вашей связи с Анжелиной, которая произвела на свет ребенка, вашего ребенка. Она держит вас в кулаке, поскольку, если ваш отец узнает, неприятностей не оберешься… Кстати, полагаю, судья Пенсон тоже вскоре узнает правду о вашем внебрачном сыне.
Гильем не ответил, но настроение у него внезапно испортилось. Серое небо, нескончаемый дождь и ветер только усиливали ощущение безнадежности.
– В такой день, как этот, так и хочется удавиться, – пробормотал он. – Знайте, Клеманс: если бы у меня не было троих детей, которые нуждаются в любви и заботе, я бы умер еще до полуночи!
– Гильем, не надо отчаиваться!
– Неужели? Тогда назовите хотя бы одну причину радоваться такой жизни, как у меня. У меня больше нет жены, женщина, которую люблю, связала свою судьбу с другим, и в довершение всего я не могу ходить. Кстати, у меня есть свежий анекдот на эту тему. Вчера вечером наша славная Франсин порекомендовала мне поехать в Лурд! Можно подумать, я сделал в жизни достаточно хорошего, чтобы Господь послал мне чудесное исцеление!
Клеманс, женщина благочестивая и увлеченная богословием, задумчиво посмотрела на деверя, а потом произнесла ласково:
– Вам нечего терять. Франсин не так уж неправа. Временами эта мысль посещала и меня.
Макэр, кучер Лезажей, вышел из конюшни. Они тут же замолчали, поскольку оба предпочитали не разговаривать при прислуге, жадно ловившей каждое господское слово. Кучер взял коня под уздцы и повел его по центральной аллее ко входу в дом. Там Гильема уже ждала инвалидная коляска.
«Господи, как я хочу снова ходить, бегать, обрести прежнюю силу! – думал он. – Если Ты даруешь мне эту милость, я буду благодарить Тебя до последнего вздоха!»
* * *
Было восемь часов вечера. Над долиной реки Сала разразилась гроза. Раскаты грома и вспышки молний наводили на мысль о конце света. В детской няня Ортанс успокаивала трех напуганных шумом малышей.
– Добрый Господь чуть-чуть сердится, – повторяла она на все лады. – Помолимся, и все обойдется!
На первом этаже, в столовой, отделенной от гостиной широкими застекленными дверями, собралась вся семья. Судья Пенсон отказался остаться на ужин, как ни пыталась Леонора его удержать. Клеманс сидела напротив супруга, Жака-Поля Лезажа, которого в семейном кругу называли первым именем. Визави Леоноры был Гильем, а хозяин дома восседал во главе стола.
