– Моя любимая, моя Виолетта, я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя всей душой! Ты – моя жена, но еще и мой нежный друг, моя сестра! Ты изменила мою жизнь. Мы нередко ссорились, дулись друг на друга из-за мелочей и часто по моей вине, но теперь я понимаю, что сердился на тебя за то, что ты – такая независимая, такая свободолюбивая и не приемлешь подчиненной роли, которой женщины привыкли довольствоваться. Сегодня я получил урок наравне со всеми мужчинами, которые были на суде!
– Луиджи, пожалуйста, не сравнивай себя с мужчинами эгоистичными и жаждущими всем управлять и все решать, которых я осуждала! Ты – другой, и ты всегда был другим, за это я и полюбила тебя, и люблю до сих пор!
Она посмотрела на него своими фиалковыми глазами, такими же сияющими, как и прежде. Он наклонился, обнял ее и почтительно поцеловал, наслаждаясь прикосновением к ее теплой, нежной коже.
– Голова болит? – спросил он.
– Да. И еще мне хочется есть. Я ничего не ела со вчерашнего вечера. В тюрьме нас не слишком баловали!
Луиджи разжал руки и выпрямился. И вдруг, повинуясь внезапному порыву, он погладил ее по животу, холмиком обрисовывающемуся под одеялом.
– Знаешь, мне приснился страшный сон. Как будто я уже не беременна, – призналась она. – Это было такое невероятное отчаяние, я так кричала… А потом я открыла глаза и увидела себя в этой комнате. И Розетту, и Магали, и Жерсанду… Думаю, этот ужас и заставил меня вернуться в реальность. Я так испугалась, что пришла в себя.
– Мои дорогие дети, наконец-то мы вместе и страшиться больше нечего! Луиджи, сынок, позаботься о том, чтобы мы уехали, как только это будет возможно. Все приготовления уже сделаны.
– Да, матушка! Но прежде я хочу поговорить с доктором. Нельзя рисковать здоровьем Анжелины и нашего малыша!
– Первое, что нужно сделать, – это накормить нашу пациентку, – вмешалась в разговор сестра-санитарка. – Спущусь-ка я в кухню и попрошу подать ей хороший обед. А потом мадам будет полезно отдохнуть. Доктор Бюффардо приказал дать ей ложку опийной настойки, если головная боль не прекратится. Но, думаю, при такой травме голова еще долго будет болеть.
– Вы совершенно правы, сестра! – поддержал монахиню Жан Бонзон. – Теперь я вижу: моя племянница в надежных руках! Я бы тоже с удовольствием перекусил и даже выпил бы стаканчик белого вина, благо есть что отметить!
Жерсанда с церемонным видом встала и взяла дядюшку Жана за руку.
– Приглашаю вас к себе! Энджи, мы вернемся вечером. Дорогая моя девочка, поскорее набирайся сил! А ты, Розетта, хочешь пообщаться с Октавией? Она как раз приготовила рагу из зайчатины и пирожные. У нас ты сможешь помыться и переменить платье.
– С радостью, мадемуазель! В четыре у меня свидание с Виктором на улице Мобек. Мне обязательно нужно привести себя в порядок.
Анжелина вслушивалась в знакомые голоса, и интонации ясно говорили о том, что счастье к ним вернулось – обычное счастье, которое кроется в невинных мелочах повседневности.
– Я побуду еще немного с женой, – сказал Луиджи. – Приду позже.
И эти его слова – тоже частички счастья… Анжелина пожала супругу руку и закрыла глаза. «Как прекрасна жизнь! – подумала она. – Кажется, я перенеслась на несколько лет вперед на хаотичном пути, населенном страшными тенями и ослепительными вспышками света. И это при том, что в последние несколько дней меня преследовало чувство, будто я стою на пороге ада. Но теперь мы пойдем рука об руку с любимым, и я не стану оглядываться. Пойдем прямиком туда, где солнце, яркие краски и радость!»
В монастырской больнице Сен-Лизье, в тот же день, в пять пополудни
Подушки и простыни приятно пахли лавандой. Анжелина ощущала себя на верху блаженства. Из окна открывался вид на ближние холмы, зеленые листья магнолии блестели на солнце, словно лакированные, а небо поражало яркой голубизной. Сестры обмыли ее с макушки до пяток и сняли с головы плотную повязку. Роскошным покровом оттенка меди ее вымытые и расчесанные волосы струились по плечам.
На голове у Анжелины осталась только небольшая повязка, под которой был компресс. Доктор Бюффардо зашил рассеченную кожу у нее на лбу и порекомендовал полный покой на протяжении нескольких часов.
– Вы легко отделались, Анжелина! – не преминул заметить доктор. – Мне не хотелось присутствовать на суде, потому что я боялся услышать слишком суровый приговор. Но вы заслуживаете снисхождения, хотя, признаться, когда я узнал, что вы сделали аборт, моим первым чувством было разочарование. Хочу сказать вам по секрету, что в дни моей молодости нечто подобное случилось и со мной и я поступил так же, как и вы. Но забудем об этом! Единственное, о чем я теперь сожалею, – из Арьежа уезжает наша лучшая повитуха!
Молодая женщина повторяла про себя эти слова, но не испытывала при этом особой грусти. Время от времени ее взгляд останавливался на великолепном букете из лилий и желтых роз, который поставили на прикроватный столик. Гильем передал его через сестру-послушницу. К букету прилагалось короткое послание следующего содержания:
Благодарение Богу, ты спасена! Вернувшись в усадьбу, Клеманс рассказала, что какой-то кретин запустил в тебя камнем и ты упала без чувств, но, к счастью, ничего страшного не произошло, травма не будет иметь серьезных последствий. Я уехал сразу по окончании заседания, чтобы не мешать тебе радоваться в окружении семьи… Я горько пожалел об этом, но разве я смог бы тебя защитить, будучи прикованным к инвалидному креслу?
Улетай скорее, моя прекрасная, моя любимая Анжелина! Улетай подальше отсюда, чтобы я знал, что ты в безопасности. Я не буду искать встречи, щадя свое несчастное сердце. Эти цветы я сорвал сам, и пускай они расскажут тебе, как я тебя люблю.
Я попрошу твоего мужа устроить так, чтобы мы повидались с Анри перед вашим отъездом.
Преданный тебе,
Гильем
Пришло время перевернуть очередную страницу жизни… Когда они устроятся с Лозере, на протяжении многих месяцев не будет необходимости возобновлять свою практику. Анжелина подумала: как приятно будет проводить время с близкими, в покое и благости дожидаясь рождения ребенка, зачатого там, в старинном замке, где должен был бы вырасти Луиджи.
– Почему они не идут? – спросила она себя вслух.
Часы на церковной колокольне пробили пять пополудни.
Луиджи пообещал привести в больницу Анри. Они пришли к решению, что лучше сказать мальчику, что она заболела, тогда он не удивится, увидев ее в постели.
– Мой pitchoun! Мне не терпится его обнять! – добавила она.
Из просторного коридора донесся топот маленьких ножек, и веселый, тоненький голосок позвал:
– Мама! Мамочка, где ты?
– Большая дверь прямо перед тобой! – произнес совсем рядом низкий, с бархатными интонациями голос странника.
– Это он! Это мой pitchoun! – пробормотала, едва не плача, Анжелина. – Но как…
