– Давай поедем туда, где крестная! – вдруг попросил мальчик, и глаза его наполнились слезами. – Почему она уехала с Розеттой и не взяла с собой тебя и меня?
– Теперь ты должен называть Анжелину «мама».
– Хорошо! Я хочу, чтобы мама вернулась!
– Она скоро вернется, Анри. Нужно еще немножко потерпеть.
Жерсанда старалась говорить убедительным тоном, однако сама в это не верила.
В тюрьме (бывшем епископском дворце), на следующий день, понедельник, 5 июня 1882 года
В комнате для свиданий Анжелина смотрела на дядю через металлическую решетку. Ее переполняла нежность. Высокий горец с гармоничными чертами лица и огненно-рыжими волосами, на которого она была так похожа, казалось, одним своим присутствием заставлял раздвинуться серые каменные стены и потолок с почерневшими деревянными балками.
– Племянница, стоило ли нарушать закон, чтобы я снова посетил эту старую развалину? Foc del cel! Здание, конечно, огромное, но больше похоже на казарму, чем на дворец. И вдобавок здесь до сих пор размещается семинария! Я видел этих будущих служителей культа в парке.
Ему хотелось рассмешить молодую женщину, но наградой за эти усилия стала лишь ее бледная улыбка.
– Здесь нам намного лучше, чем было в тюрьме в Сен-Жироне, – негромко сказала она. – Через окошко видно небо, и пол чистый. Мы с Розеттой стараемся не падать духом. Это Божье чудо, что она получила письмо от жениха, я уже начала о ней беспокоиться. Еще немного – и Розетта совсем потеряла бы вкус к жизни.
– Любовь творит чудеса, это давно известно, племянница. Но и мне пришлось потратить немало слов, наставляя этого желторотика на путь истинный!
– Так вы с Виктором виделись и говорили? Теперь понятно…
– Он явился к нам на улицу Мобек. Foc del cel! И правильно сделал. Я помог ему образумиться, и, если придется вытаскивать вас отсюда под покровом ночи, он готов помочь!
Последнюю фразу Жан Бонзон произнес шепотом. Анжелина не задумывалась о побеге всерьез, и все же слова дяди ее подбодрили. Перед ней словно бы открылась новая, невидимая прежде возможность.
– Счастье, что этот треклятый суд состоится скоро, – добавил он громко. – После оглашения приговора мне придется наведаться домой. Соскучился по родным горам, а по нашему отпрыску Бруно и Албани – еще больше. За двадцать пять лет брака мы не расставались больше чем на пару дней. А стоит вспомнить на ночь глядя, что овцы остались под присмотром твоего папаши-сапожника, так я заснуть не могу! Приеду, а он им шерсть состриг вместе с ушами! Я совсем забыл, что сейчас – время стрижки.
На этот раз Анжелина засмеялась и покачала головой:
– Папа не такой уж неумеха! Если он чего-то не знает, спросит совета у тети Албани. Но, если нужно, ты можешь уехать в Ансену хоть сегодня. Тебе же не придется свидетельствовать на суде.
– Нет, я дождусь пятницы. Твой аристо мечется по дому, как тигр в клетке. Я развлекаю его глупыми разговорами, и, глядишь, нам обоим спокойнее становится. Перед тобой он держит марку, но на самом деле настроение у него мерзкое. И в лошадях он ничего не смыслит! У твоей Бланки камешек застрял под подковой, так он решил, что она охромела. И дам тоже кто-то должен развлекать! Вчера мы ужинали у твоей мадемуазель Жерсанды, как вы ее называете. Стол, конечно, был знатный! Октавия все подкладывала мне добавки. Она строит мне глазки, чтобы ты знала! Если бы не моя лучшая на свете жена, я бы с ней полюбезничал…
– Дядя Жан, я так обрадовалась, увидев тебя! Но, честно сказать, и испугалась тоже. Думала, ты станешь меня ругать, а ты, наоборот, со мной шутишь! Господи, как бы мне хотелось увидеть вас всех за одним столом! Потомок катаров Жан Бонзон ужинает у протестантки Жерсанды де Беснак! Хотя, если подумать, у вас много общего.
– Скажешь тоже! Что у нас общего?
– Стремление к независимости, свободомыслие и доброта.
– Это правда, – согласился горец с мягкой улыбкой. – Теперь, племянница, поговорим о серьезных вещах. По моему мнению, твой аристо совершил большую ошибку – не назвал матери дату, на которую назначен суд. Она до сих пор думает, что это будет не раньше, чем через две недели. Планируется, что в среду они уедут на поезде в Лозер. Я считаю, что это глупость. Для них было бы лучше остаться и узнать, какой вам с Розеттой вынесли приговор. Сначала я сам думал, что будет лучше как можно скорее отправить их из города. Но народный гнев поутих, и с отъездом можно было бы повременить. Сегодня еще раз поговорю об этом с твоим мужем!
– Что ты имел в виду, когда говорил о народном гневе?
Жан рассказал ей об испачканных кровью воротах, о позорящих ее имя надписях, разбитых окнах диспансера, принесенной в жертву овечке, показном равнодушии торговцев по отношению к Октавии, протухших яйцах под дверью у Жерсанды и других неприятностях.
– Святые Небеса! Почему Луиджи скрыл от меня все эти ужасы?
– Не хотел тебя расстраивать.
– Лучше бы я знала, дядюшка! Я не думала, что горожане успели так яростно меня возненавидеть.
– Что ж, теперь ты знаешь, племянница. Не теряй веру, и пусть она будет так же крепка, как вера тех, кто предпочел костер отречению!
В звучном голосе горца Анжелине слышался рокот горной реки, струящейся меж камней.
– Я постараюсь, дядя Жан. Но охранник уже звенит ключами! Время свидания истекло. Господи, как же быстро! Поцелуй моего сыночка!
– Только мужа целовать не проси! Дам – сколько угодно, но мужчин – ни за что!
Он засмеялся, но на душе у него скребли кошки. Горько было оставлять Анжелину за решеткой – бледную, с тусклыми волосами и посеревшими губами. И только ее прекрасные глаза не утратили своего аметистового блеска.
– До скорой встречи, моя крошка!
В тюрьме Сен-Лизье, вторник, 6 июня 1882 года
Анжелина смотрела на маленький квадрат окошка – зарешеченного, без стекол, – который они с Розеттой называли «наш кусочек неба». Облака часто меняли цвет, из сиренево-розовых становясь оранжевыми с золотыми искрами, а потом – лавандово-голубыми, как в этот теплый июньский полдень.
Она встала и приблизилась к крошечному окошку, сквозь которое по воле ветра в камеру проникала то жара, то рассветная прохлада вперемешку с ароматами свежескошенного сена или цветущих садов, если только это не был крепкий запах овец, которых пригнали к фонтану на площади на водопой. С наступлением ночи арестантки упивались тонким благоуханием кустов шиповника, посаженных в саду канониками много десятилетий тому назад.
Чтобы унять тревогу, Анжелина положила ладони на свой округлившийся живот. «Бедный мой pitchoun или pitchounette! Я без устали молюсь Деве Марии, прошу, чтобы ты, малыш, родился не в этих стенах, а в моем доме, который я так люблю, и если мое желание исполнится, это будет означать, что я стану свободной уже в сентябре или раньше!»
