Тили-тили бим-бам-бом,
шуры-муры гоп-ца-ца,
Трали-вали красота,
два кольца и два конца.
Тыквой ты своей тряси,
вот, отлично, молодца,
Тили-тили бим-бам-бом,
шуры-муры гоп-ца-ца!
Пачкуля сбацала финальный бреньк, Шельма энергично втянула воздуху через гармошку, и повисла тишина. Долгая, долгая тишина.
— Ну, что скажете? — с надеждой спросила Пачкуля. Снова тишина.
— Хотите еще раз послушать? — предложила Пачкуля. Все смотрели на Чепухинду, которая сидела, прикрыв глаза и склонив голову набок. Она предводительница. Никто не отваживался высказать свое мнение, прежде чем она заговорит. Внезапно она открыла глаза, коротко кивнула и сказала:
— Сгодится.
— Ей понравилось! — завизжала Пачкуля.
— Ей понравилось! — пропела Шельма. Обе вскочили, взялись под руку и на радостях сплясали джигу
[11]
.
— Это, конечно, не шедевр, — добавила Чепухинда. — Точнее, если использовать музыкальную терминологию, это хлам. Но это такой хлам, который всем нравится. Такие мелодии обычно напеваешь в ванной. Разве я не права?
Спорить с Чепухиндой бесполезно. И все единодушно решили, что песня им понравилась.
— Приставучая, ничего не скажешь, — согласилась Чесотка.
— Не совсем то, что ожидала, но должна сказать, я пр-р-р-риятно удивлена, — кивнула Макабра.
— Спойте еще раз, — велела Чепухинда. — Без соло на губной гармошке на этот раз. Пачкуля, не бренькай так.
— Мне нравится бренькать, — обиженно сказала Пачкуля. — Это мой стиль.
— Тогда сделай свой стиль потише, — велела Чепухинда.
И Пачкуля с Шельмой спели еще раз. И еще раз. К третьему разу все выучили слова и подпевали. Даже Тетеря проснулась и хлопала в ладоши, а Туту принялась танцевать на рояле, пока Чепухинда не приказала ей слезть. После чего начался шум и какофония — музыканты соображали, что им играть, вокалистки пытались попасть в тон. Они пробовали и пробовали.
И пробовали.
Пока наконец не начало получаться.
Глава шестнадцатая
Как их делают-то, машины эти?
Ну не наделены гоблины практическим умом. Они шнурки-то с трудом завязывают, что ж тут удивляться, что сборка автомобиля оказалась для них сложноватой задачей.
Сейчас почти все они, озабоченно столпившись вокруг огромной кучи мусора, чесали в затылках и обсуждали колеса. Проблема была не в том, сколько нужно колес. Это они уже решили. По одному на каждый угол и запаска сзади. Семь. Проще простого. Нет, проблема была в том, что колеса, которые они притащили со свалки, не подходили друг к другу. У них имелось: одно колесо от телеги (сломанное), три колеса от детской коляски (два гнутых, одно кривое) и четыре дурацких маленьких колесика от старой тележки из супермаркета.
— У машины все колеса вроде как одинаковые должны быть, не? — сказал Обормот. — Нельзя, чтоб все были разного размера. Так она не поедет.
— Это вообще неправильные колеса, — сказал Косоглаз. — Они странные какие-то. — И вот еще что. К чему мы их приделываем? — взволнованно спросил Косоглаз. — Надо присобачить их к штуке, в которой мы будем сидеть. А мы еще не решили, что это будет, так?
— Ванна, — сказал Свинтус. — А что еще? Все остальное слишком маленькое.
— Ой! — вдруг сказал Пузан и хлопнул ладонью по лбу. — Где моя шапка?
— Да кому какое дело. Мне скучно. Надоело разговаривать, — прохныкал юный Цуцик.
— А что с сиденьями? — сказал Гнус, не обращая на них внимания. — Должны ж быть сиденья, так? Мы вроде решили.
— Это да, — поддержал его Свинтус. — Где вы видели машину без сидений.
— Пропала! — в панике кричал Пузан. — Потерялась! Я потерял шапку!
— Давайте начинать, — ныл Цуцик. — Сколько можно болтать. Хочу собирать машину.
— Эти все не подойдут, да? — сказал Косоглаз Гнусу, Обормоту и Свинтусу. — Не влезут в ванну.
Гоблины с тоской покосились на разномастные сиденья. Два каркаса от шезлонгов, просевшая садовая скамейка, четыре сломанных табуретки и большое кресло. Пузан потерял интерес к автомобилестроению и принялся бегать кругами в поисках шапки.
— Влезут, если мы их порубим на куски, — предложил Гнус.
— Но тогда ж это будут не сиденья, — заметил Свинтус. — А просто ванна с дровами.
— Сядешь туда — потом вся попа в занозах будет, — с ухмылкой сказал Цуцик.
Чем вызвал громкий гогот. При любом упоминании этой части тела гоблинов одолевает неудержимый смех.
— Ха-ха! — ревели они. — Попа! Слыхали? О-о, ха-ха-ха!
Пузан не смеялся — очень расстроился из-за шапки. И Красавчик тоже, он сидел чуть в стороне. Он поручил себе всю канительную работу. В данный момент он размышлял о том, как сделать гудок для машины из садового шланга, куска бечевки и терки для цедры.
— Эй, Кдасавчик? — хихикнул Цуцик. — Я сказал «попа». Слыхал? Умора.
У гоблинов случился новый приступ веселья.
— Слыхал, — вздохнул Красавчик. Он так надеялся, что по ходу дела его посетит вдохновение и чудесным образом он вдруг поймет, что делать. Но увы.
— А что ж ты не смеешься?
— Потому что, — сказал Красавчик, — потому что дело седьёзное. Это не игда. Собидать машину — седьёзная дабота. Мы так стадались, искали всякое и смотдели, как устдоены машины, а тепедь надо сделать самое тложное, и если мы не педестанем валять дудака — не собедемся и не сообдазим, что надо делать, получится, мы попусту тдатили вдемя. У меня одного не получится. Мы должны даботать вместе. Согласны?
Это была, пожалуй, самая длинная и проникновенная речь в его жизни. Остальные слушали его с почтительным непониманием.
Красавчик посмотрел на мающихся товарищей. Потом на огромную гору мусора. На секунду закрыл глаза — и увидел картину. Картину, которая преследовала его во снах. Он катит по дороге за рулем сверкающего лимузина, в точности такого же, как у Шеридана Немоча, только чуть побольше, солнце светит в открытые окна. Он держит путь на побережье, в багажнике у него все для шикарного пикника. Прохожие, завидев его, показывают пальцами и изумленно восклицают…
Он открыл глаза. Пузан таращился на свои штаны — искал шапку. Свинтус забрался в кресло и прыгал на сиденье, при этом кудахча. Цуцик тыкал в Гнуса сломанным зонтиком, а Косоглаз с Обормотом надели на головы ведра и бодались.
