Еще одна малая весть: на днях царь был несколько нездоров.
Он принимал слабительное и теперь поправился".
Октябрь 1729 года
— По... помилуйте, сеньор, — пробормотал Каскос,
явно растерянный таким поворотом разговора. — Сей флакон — розовый,
яшмовый, с золотой крышечкой, — Вы спрятали в левый внутренний карман
камзола.
— Можете обыскать меня, — неприятно улыбаясь,
вздернул подбородок Алекс. — И тогда вам придется убедиться, что ни в
левом, ни в правом кармане, ни в камзоле, ни в кафтане у меня ничего не лежит.
Господи, ну какой же он глупец! Вместо того чтобы сидеть
сиднем в кресле, надо было как следует спрятать флакон. Впрочем, тогда он же не
предполагал, что будет скрывать его... А теперь остается только надеяться, что
сукно кафтана достаточно плотное, да и камзол сшит из тяжелого шелка, сквозь
них не проступят очертания плоской маленькой безделушки, которая имеет такое
значение... такое смертельное значение!
Каскос между тем так и прощупывал, так и пронзал его
взглядом.
— Как... не лежит? — пробормотал он с
запинкою. — Но ведь я видел, своими глазами видео, как вы его туда
спрятали! Или, скажете, нет? Тогда получается, что я лжец?!
Глаза Каскоса опасно блеснули. «Этот мерзкий развратник
давно искал со мною ссоры и, кажется, нашел», — подумал Алекс — без
особого, впрочем, огорчения, потому что ничего ему так не хотелось сейчас, как
любым способом заткнуть Каскосу его болтливую глотку. Любым способом заставить
его замолчать!
Словами. Кулаком. Если нет, то ударом шпаги или кинжала.
— Тогда получается, что я лжец?! — с надрывом
повторил Каскос, и теперь уже Алексу ничего не оставалось, как ответить с той
же неприятной улыбкой, которая, чудилось, приклеилась к его лицу.
— Конечно. Иначе лжецом оказываюсь я, не так ли? А
такое положение меня никак не устраивает. Поэтому нам с вами придется выбирать,
кто добровольно признает себя лжецом. Отчего-то мне кажется, это будете вы.
— Вы... как вы смеете? — Каскос лишь слегка подался
к обидчику, но Алекса уже было не остановить: с каким-то болезненным
наслаждением он сорвался с кресла и наградил секретаря двумя стремительными
пощечинами.
— Да вот как-то смею, сеньор! Смею — и все тут!
Для Алекса давно не было секретом, что Каскос нагл, но в то
же время трусоват. Однако, видимо, и для трусливого есть свой предел, за
которым слабость становится силою. Ну кто бы мог подумать, что оскорбленный дон
Хуан с такой лютостью ринется вдруг на злобного насмешника дона Хорхе? Во
всяком случае, для Кейта и де Лириа это явилось полной неожиданностью. Правда,
Алекс ждал чего-то в этом роде, а потому успел не только уклониться от удара,
но и нанести ответный. Каскос отлетел к стене, но тотчас отскочил от нее и
снова кинулся в драку. Ну, тут уж Алекс с наслаждением дал себе волю. В лице
Каскоса он получил поистине неутомимый объект для избиения, ибо оскорбленное
самолюбие, чудилось, не только лишило испанца разума, но и сделало его
нечувствительным к боли. Он снова и снова отлетал к стене, снова и снова
отталкивался от нее, снова и снова бросался к Алексу, снова и снова нарывался
на удары — чтобы опять отлететь к стене и начать все сначала.
Более того! Он и сам принялся помахивать кулаками!
Тут ошеломленные Кейт и де Лириа наконец-то очнулись от
остолбенения и попытались растащить дерущихся. Герцог кошкой прыгнул на спину
своего любовника и повис на нем всей тяжестью, при этом крепко обнимая его,
поглаживая по груди, осыпая поцелуями голову, шею, плечи, бормоча нежные слова.
А вот действия Кейта были лишены всякой нежности. Он с необыкновенной силой
стиснул Алекса, а потом перехватил сзади под руки, и сколько тот ни лягался и
ни брыкался, ослабить хватку здоровенного англичанина никак не мог.
— Хуан! Хорхе! Хуан! Хорхе! — только и мог, что
жалобно выкликать де Лириа, но его никто не слышал.
— Уймитесь, сеньоры! — тяжелым басом приказывал
Кейт. — Вы ведете себя как мужики-московиты! Если угодно свести счеты, для
этого существует дуэль! Для этого есть шпаги!
Наконец-то слова его прорвались к сознанию драчунов. Они
перестали рваться друг к другу и обменялись взглядами по-прежнему ненавидящими,
но уже более приличествующими для двух благородных сеньоров — какими и являлись
на самом деле.
— Ну что же, мне доставит огромное удовольствие
пригвоздить вас к стене, сеньор лжец, — сказал Каскос. — Ваше
сиятельство, не откажите распорядиться, чтобы принесли наши шпаги. Вы не
возражаете, Монтойя?
— К вашим услугам, — только и ответил Алекс. На
большее его просто не хватило. Боль в избитом теле — все-таки по ребру с обеих сторон
ему умудрились сломать наемники императора! — и боль от еще не зажившей
толком раны отнимали и дыхание, и силы. Вспышка ярости, бросившая его в драку с
Каскосом, иссякала, на смену ей приходила оглушительная усталость. Он ощутил,
что руки похолодели, колени подгибаются. Сможет ли он удержать шпагу, а не то
владеть ею?
Ладно, как-нибудь. Авось...
Он невольно усмехнулся. В самом деле — все больше признаков
своей национальной принадлежности обнаруживает Алекс Валевский, дон Хорхе
Сан-Педро Монтойя в себе сегодня, все глубже ощущает свое родство с Алексеем
Леонтьевым. Кажется, московиты именно так и говорят: «Держись за авось, поколе
не сорвалось!» Ну, будем надеяться, что не сорвется...
Да, с ногами что-то было и впрямь неладно. С трудом
удавалось идти не качаясь. Алекс двигался как во сне — даже удивился,
обнаружив, что находится в просторном холле второго этажа. Каскос уже снял с
себя кафтан, бросил прямо на перила, остался в шелковом черном камзоле. Алекс
последовал его примеру, подумав, что предпочел бы снять и камзол, чтобы ничто
не стесняло движений рук, однако он боялся, что флакон может выпасть, и
тогда...
— Сеньоры, умоляю вас, сеньоры... — продолжал
твердить де Лириа, жалобно кривя лицо, и Алекс подумал, что он никогда не видел
герцога в таком испуганном состоянии.
Но гораздо удивительнее, что он никогда не видел Каскоса в
таком приподнятом настроении! На секретаря посольства Алекс привык взирать
пренебрежительно, как на фигуру совершенно одиозную, вдобавок обремененную
такими пороками, которые не могли вызвать по отношению к нему ничего, кроме
ненависти и презрения. Каскос же на человека, в котором видел соперника, всегда
посматривал исподлобья, исполненным ревности и зависти взором, и сейчас Алекс с
некоторым изумлением встречал откровенно злорадный взгляд полностью уверенного
в себе и своих силах человека. Секретарь с видом знатока пробовал острие и
крепость своего клинка, щегольски оправлял пышные манжеты, которые высовывались
из-под узких рукавов камзола.
