Итак, продолжу. По церемонному приглашению, произнесенному
обер-камергером, невеста вышла из дворца и села вместе со своей матерью и
сестрою в карету, запряженную цугом, на передней части которой стояли
императорские пажи. По обеим сторонам кареты ехали верхом камер-юнкеры,
гоф-фурьеры, гренадеры и шли скороходы и гайдуки пешком, как требовал этикет.
За этой каретой тянулись другие, наполненные княгинями и княжнами из рода
Долгоруких, но так, что ближе к той карете, где сидела невеста, ехали те из
рода Долгоруких, которые по родственной лестнице считались в большей близости к
невесте; за каретами с дамами долгоруковского рода тянулись кареты, наполненные
дамами, составлявшими новообразованный штат ее высочества, а позади них
следовали пустые кареты. Сам обер-камергер, брат царской невесты, сидел в
императорской карете, ехавшей впереди, а в другой императорской карете,
следовавшей за ним, сидели камергеры, составлявшие его ассистенцию. Этот
торжественный поезд сопровождался большим числом гренадеров.
Хотя фамилия Долгоруких есть одна из древнейших в России и
теперь самая могущественная по милости к ней царя, они, однако же, боятся
других, и страх их доказывается тем, что в день обручения караул во дворце
состоял из целого батальона гвардии в 1200 человек, когда в обыкновенное время
его занимают только 150 человек. Гренадерской роте, которой капитаном фаворит и
которая состоит из 100 человек, было приказано войти в залу тотчас же за царем,
как бы для большей церемониальности, но в сущности, чтобы быть поближе к
собранию и занять все двери; им даже приказано было зарядить ружья патронами,
чтобы, если кто-нибудь (чего боялись и что бывало прежде) захотел произвести
какой-нибудь беспорядок для воспрепятствования церемонии, они стреляли бы в
недовольных. Это распоряжение сделал фаворит без ведома фельдмаршала
Долгорукого, своего дяди, который был поражен, увидя в зале эту роту. Остерман
также был поражен этой новостью.
Сказанный батальон еще находится наготове вблизи дворца, и
что замечательно, он держит караул в комнатах, в которых живет фаворит. Из
всего этого высокий ум короля нашего государя поймет не только то, что в этом
браке руководит единственно честолюбие (царь, мальчик в четырнадцать лет,
отдается им в руки без понимания сущности да и с безразличием), но и то, что
они при этом боятся народа, привыкшего к заговорам и возмущениям.
Но вернемся к описанию обручения.
Поезд двинулся из Головинского дворца через Салтыков мост на
Яузе к Лефортовскому дворцу.
При въезде на двор дворца орел, украшавший триумфальную
арку, случайно был сорван и с грохотом упал на землю. Говорили, что это дурное
предзнаменование, однако оно не приостановило церемонию.
По прибытии на место обер-камергер вышел из своей кареты и
стал на крыльце, чтобы встречать невесту и подать ей руку при выходе из кареты.
Оркестр заиграл, когда она, ведомая под руку братом, вошла во дворец. Невеста
была в платье из серебряной ткани, плотно обхватывавшем ее стан; волосы,
расчесанные на четыре косы, убранные большим количеством алмазов, падали вниз;
на голове — маленькая корона; длинный шлейф ее платья никто не нес. Княжна
имела вид скромный, но задумчивый, лицо бледное.
Недалеко от меня находился английский консул Рондо с
супругой. Леди Рондо умиленно прошептала: «Прекрасная жертва!» Удивительно
глупа эта особа, которая не понимает, кто жертва в этом скоропалительном браке.
В одной из зал дворца, назначенной для обручального
торжества, на шелковом персидском ковре поставлен был четырехугольный стол,
покрытый золотой материей. На нем стоял ковчег с крестом и две золотые
тарелочки с обручальными перстнями. По левой стороне от стола, на другом
персидском ковре, поставили кресла, на которых должны были сидеть бабка
государя царица Евдокия Лопухина, ныне названная инокиня Елена, и невеста, и
рядом с ними на стульях масленбургские принцессы и Елизавета, а позади их
поставлены стулья в несколько рядов для разных родственников невесты и знатных
дам. По правой стороне от стола на персидском ковре стояло богатое кресло для
государя.
Обручение совершал новгородский архиепископ Феофан
Прокопович. Над высокою четою во время совершения обряда генерал-майоры держали
великолепный балдахин, вышитый золотыми узорами по серебряной парче.
Когда обручение окончилось, жених и невеста сели на свои
места и все начали поздравлять их при громе литавр и при пушечной троекратной
пальбе. Принцесса Елизавета была одной из первых, публично поцеловавших руку
новой императрицы.
Фельдмаршал князь Василий Владимирович Долгорукий произнес
царской невесте знаменательную речь:
«Вчера я был твой дядя, нынче ты мне государыня, а я тебе
верный слуга. Даю тебе совет: смотри на своего августейшего супруга не как на
супруга только, но как на государя, и занимайся только тем, что может быть ему
приятно. Твой род многочислен и, слава Богу, очень богат, члены его занимают
хорошие места, и если тебя станут просить о милости для кого-нибудь, хлопочи не
в пользу имени, а в пользу заслуг и добродетели. Это будет настоящее средство
быть счастливою, чего я тебе желаю».
В Москве говорят, что этот фельдмаршал, хотя и дядя царской
невесты, противился браку ее с государем, потому что не замечал между ним и ею
истинной любви и предвидел, что проделка родственников поведет род Долгоруких
не к желаемым целям, а к ряду бедствий.
В числе приносивших поздравления царской невесте был и
Миллесимо как член имперского посольства. Когда он подошел целовать ей руку,
она, подававшая прежде машинально эту руку поздравителям, теперь сделала
движение, которое всем ясно показало происшедшее в ее душе потрясение. Царь
покраснел. Друзья Миллесимо поспешили увести его из залы, посадили в сани и
выпроводили со двора.
По окончании поздравлений высокая чета удалилась в другие апартаменты,
открылся блистательный фейерверк и бал в большой зале дворца. Гости заметили,
что инокиня Елена, несмотря на свою иноческую одежду, показывала на лице
сердечное удовольствие. Зато царская невеста была чрезвычайно грустна и
постоянно держала голову потупивши. Ужина не было, ограничились только
закускою. Невесту отвезли в Головинский дворец с тем же церемониальным поездом,
с каким привезли для обручения.
Наблюдая церемонию, я заметил, что его царское величество
делал все как-то равнодушно, не смотрел в лицо своей невесты и не показал ни
малейшего признака любви к ней. Даже когда произошла возмутительная сцена с
Миллесимо, не выразил никакого гнева, только покраснел.
