– А империал – это сколько?
– Десять рублей…
Вернувшись к персам, Лера протянул им преобразованный голыш.
– Многа-многа, – увидев золото, закачал головой Ибн-Ватута, – многа за адын канарейка. Сдача нэт.
– Гранд покупник, – напомнил Лера, – брать не один, а – уан, ту, фри, фо
[97]
… – десять канарейка.
– Многа-многа, – продолжал качать головой Ибн-Ватута.
Лера хотел было отказаться от сдачи – чего камень жалеть, но тут к нему подступил Фу-Фью в образе Абу-Фульдуна.
– Дарагой, беры не дэсат, беры двадцат канарэйка, – стал уговаривать он нараспев, будто был вовсе и не инопланетянин, а самый всамделишный персидский купец.
– Ну, – засомневался Лера, – можно и твенти
[98]
.
– А мога весь тридцат? – подмигнул Абу-Фульдун.
Лера глянул в поросячьи глазки инопланетянина, и у него закружилась голова, будто у какой-нибудь слабонервной девчонки. Он вдруг вспомнил, как Фу-Фью воздействовал на них лабораторными аппаратами, и как плохо им с Шуркой было после этих экспериментов.
– Ес-ес, конечно, – промямлил он, отдавая империал.
– О-о, – заулыбались персы. – Карошый пан.
И принялись нахваливать свой товар, предлагая бесплатно и клетки, и корм впридачу, если покупатель возьмёт и сороковую, и сорок пятую, и пятидесятую по счёту птицу. Наконец, они до того заболтали «карошего» пана, что вынудили его купить канареек на всю золотую десятку.
Одна весёлая и две грустные истории
Сгрузив с телеги больше половины клеток, весьма довольные собой лжеперсы уехали восвояси.
– Фух, – перевёл дух Лера, – еле отделался от них.
– Слушай, – посмотрел он на стоявшего поодаль друга, – а чего Фу-Фью так старался канареек продать, он же ненастоящий купец?
– Ха, – усмехнулся Шурка. – Он себе и папаше Всюси внедрил в мозги программу, которая скопирована с манеры поведения персидских купцов. Теперь, когда торговать начинает, за него автоматически эта программа работает.
Захарьев подошёл ближе и присел у клеток.
– Куда нам столько канареек? – спросил он, любуясь птицей.
– Лозовичам подарим, – нашёлся Лера. – Пусть разводят и взаправдашним купцам продают.
– Нужны им твои птички.
– А чего, их можно всем сельцом разводить. Тут ничего сложного нет. Если захотят, могут запросто разбогатеть и выкупить себя из неволи.
В это время к воротам подошёл Никифор Ворсанафьевич.
– Здравствуйте, паничи, – снял он шапку. – Слыхал, про выкуп речь ведёте?
– Так и есть, дядя Никифор, – приподнял цилиндр в знак приветствия Лера. – Разве нельзя вам выкупиться?
– Отчего же, – усмехнулся Лозович, – возможно. Но господа редко нашему брату вольную дают.
– Так вы, наверное, мало предлагали? – улыбнулся Шурка.
– Да кабы так. В нашем уезде крестьянин проживает с преогромной семьёй. У него одних сыновей токмо семь душ. Зарабатывают на перегоне скота немалые барыши. Помещику своему предложили шестьдесят тысяч рублёв, чтобы, значит, полностью выкупиться, а тот ни в какую – не хочет отпускать.
– Ё-моё, – присвистнул всезнающий Шурка. – Да сейчас среднее имение шесть тысяч рублей стоит.
– Эх, паничи, – вздохнул печально Никифор Ворсанафьевич, – не можно такое господам сказывать, да я скажу, больно уж вы на наших панов не похожи.
– Дядя Никифор, мы – могила, – заверил Лера. – Мы сами эксплуататоров не любим.
– Ага, не любим, – подтвердил с усмешкой Шурка.
Поняв, на что он намекает, Лера показал кулак.
– Всё, – сердито объявил он, – таким я больше никогда не буду.
– В округе нашей, – между тем продолжил Лозович тихим голосом, – имеются крестьяне, кои много богаче своих панов. Да токмо оные скрывают свой достаток. Зачисляют деньги на подставных лиц или прячут их от помещика. Ведь пан ныне для крепостного человека и царь, и бог. Восхочется ему, посадит мужика на цепь и голодом заморит, а то просто разорит без всякой для себя выгоды.
– Ненормальные какие-то, – заметил Шурка.
– Я и говорю, – кивнул Лозович, – не в деньгах дело.
– А чего же тогда не отпускают?
– Да из вредности, – махнул рукой Никифор Ворсанафьевич. – Но и наш брат, не будь дураком, панов за нос водит. Сказывают, жил-был мужичок крепостной. На зиму просился в город красным товаром
[99]
торговать. С того своему господину оброк и платил. Ходил в рваном тулупчике. Детей у него мал, мала и меньше. Единожды пришёл к пану и в ноги, мол, дай вольную, за меня де купцы городские в складчину деньги внесут, сколь смогут. Ну, барин и назначил цену невысокую – что с оборванца взять? А уж после встречает он в городе сего мужичка, а тот прямо-таки сам барин, разодет, как именитый гражданин
[100]
. Да садит свого бывшего пана в расписную карету, да везёт к особняку высокому, а после и к заводу. Это всё, говорит, моё. Помещик чуть было разума не лишился, что такого хозяйственного мужика упустил. Так-то.
– А вы сами пробовали выкупиться? – поинтересовался Шурка.
– Было дело, – признался Лозович. – В тот год, когда Марьян Астафьевич имение у старой графини приобрёл со всеми деревнями и проживающими в них крестьянами. Отказал новый барин, лишь токмо о мастерстве моём прознал. Хорошо ещё, что лавку я на имя одного свого знакомого мещанина открыл. А не то бы отобрал. С той поры Марьян Астафьевич повсюду мною похваляется, что де токмо у него такой лозоплетельщик водится. Меня уж не раз у него торговали и одного, и со всем семейством – цену давали немалую. До сего лета он ни за какие деньги не соглашался. А ныне вот…
– И теперь не продаст, – перебил его Лера. – Князь Александр вашему помещику вчера три тысячи шестьсот рублей проиграл.
