Я поглядываю на Питера, ухмыляющегося от удовольствия. Когда Женевьева возвращается к кромке поля, он отпускает свою руку и вдруг вспоминает, что я рядом. Он говорит:
– Сегодня вечером Эли собирает народ. Хочешь пойти?
Я даже не знаю, кто такая Эли. Я вновь зеваю для показухи.
– Ммм… Я очень устала. Так что… нет. Нет, спасибо. Можешь просто подвезти меня по дороге туда?
Питер смотрит на меня, но не спорит.
По дороге домой мы проезжаем мимо закусочной, и неожиданно Питер говорит:
– Я проголодался. Хочешь остановиться и перекусить? – и многозначительно добавляет: – Или ты слишком устала?
Я игнорирую подкол и говорю:
– Конечно, давай поедим.
Питер разворачивает машину, и мы идем в закусочную. Нам достается передняя кабинка. Всякий раз, когда я приходила сюда с Марго и Джошем, мы всегда садились рядом с музыкальным автоматом, чтобы забрасывать в него монетки. Иногда автомат был сломан, но нам все равно нравилось сидеть возле него. Как-то странно быть здесь без них. У нас так много традиций в этом месте. Обычно мы заказываем по два сэндвича с жареным сыром и режем их на квадраты. Потом берем по тарелке томатного супа, чтобы макать туда наши сэндвичи. На десерт мы с Джошем заказываем вафли со взбитыми сливками, а Марго – пудинг из тапиоки. Мерзость, знаю. Уверена, только бабушки любят пудинг из тапиоки.
Наша официантка Келли – студентка колледжа. Ее не было все лето. Судя по всему, вернулась. Келли пристально разглядывает Питера, пока ставит нам воду.
– А где сегодня твои друзья? – спрашивает она меня.
Я отвечаю:
– Марго уехала в Шотландию, а Джош… не здесь, – на что Питер закатывает глаза.
Затем он заказывает черничные оладьи и бекон с яичницей. Я – жареный сыр с картофелем фри и газированную воду из черемухи.
Когда Келли уходит, чтобы принести наш заказ, я спрашиваю его:
– За что ты так сильно ненавидишь Джоша?
– Я его не ненавижу, – издевается Питер. – Я едва знаю этого парня.
– Ну, тебе он определенно не нравится.
Питер бросает на меня сердитый взгляд.
– А чему там нравиться? Этот малый сдал меня однажды за списывание в седьмом классе.
Питер жульничал? У меня немного скрутило живот.
– И что это было за мошенничество? Домашняя работа?
– Нет, тест по испанскому. Я записал ответы на калькуляторе, а Джош, блин, выдал меня. Кто же так поступает?
Я ищу в его лице хоть какой-то признак смущения или стыда за списывание, но не нахожу ни следа.
– Почему ты такого высокого мнения о себе? Ты же жульничал!
– Это было в седьмом классе!
– И что, ты по-прежнему списываешь?
– Нет. Практически. Ну, пару раз. – Он хмурится. – Может, перестанешь смотреть на меня так?
– Как так?
– Осуждающе. Слушай, я в любом случае собираюсь учиться на стипендию по лакроссу, так что, не все ли равно?
На меня снизошло внезапное озарение. Я спрашиваю, понизив голос:
– Постой… ты умеешь читать?
Он заливается смехом.
– Да, я умею читать. Господи, Лара Джин. Не за всем скрывается история, ладно? Я просто ленивый. – Он фыркает. – Умею ли я читать? Я написал тебе несколько записок! Ты очень забавная.
Я чувствую, как мое лицо заливается краской.
– Это не было настолько смешно. – Я украдкой бросаю на него взгляд. – Для тебя это все шуточки?
– Не все, но большинство, конечно.
Я удивлена.
– Тогда, наверное, это твой недостаток, над которым стоило бы работать, – говорю я. – Потому что есть серьезные вещи, и они должны восприниматься всерьез. Извини, если считаешь меня бескомпромиссной.
– Угу, думаю, это именно бескомпромиссность. Я считаю тебя такой в целом. Это недостаток твоего характера, над которым тебе следует потрудиться. А еще я считаю, что тебе нужно научиться расслабляться и получать удовольствие.
Я перебираю в голове все занятия, которые приносят мне радость: катание на велосипеде (ненавижу), выпечка, чтение; подумываю над тем, чтобы сказать вязание, но уверена, что он только посмеется надо мной. Когда Келли приносит нашу еду, я отвлекаюсь, потому что хочу укусить свой жареный сыр, пока он мягкий.
Питер крадет одну из моих картофелин.
– Итак, кто еще?
– Что кто еще?
Он произносит с набитым ртом:
– Кто еще получил письма?
– Ммм, это очень личное, – я качаю головой, словно говорю: «Вау, как грубо».
– Что? Мне просто любопытно. – Питер макает другой кусочек картошки в мой маленький горшочек с кетчупом. Усмехаясь, он добавляет: – Ну же, не стесняйся. Ты можешь рассказать мне. Знаю, я, очевидно, номер один. Но мне хочется услышать, кто еще набрал очки.
Питер перегибает палку, он слишком уверен в себе. Прекрасно, если он так сильно хочет знать, я скажу ему.
– Джош, ты…
– Очевидно.
– Кенни.
Питер фыркает.
– Кенни? Кто он?
Я ставлю локти на стол и опираюсь подбородком на руки.
– Мальчик, с которым я познакомилась в церковном лагере. Он был самым лучшим пловцом среди мальчиков. Однажды он спас тонущего ребенка, доплыв до середины озера прежде, чем спасатели заметили что-то неладное.
– Так что он сказал, когда получил письмо?
– Ничего. Оно вернулось обратно к отправителю.
– Ладно, кто следующий?
Я откусываю сэндвич.
– Лукас Крапф.
– Он же гей, – говорит Питер.
– Он не гей!
– Боже, прекращай мечтать. Парень – гей. Он вчера в школу надел аскотский
[22]
галстук.
– Уверена, он так пошутил. Кроме того, аскотский галстук не делает кого-то геем, – я бросаю ему взгляд, говорящий: «Вау, как гомофобно».
– Эй, не смотри на меня так, – протестует он. – Мой любимый дядя – гей, как пить дать. Спорю на пятьдесят баксов, что, если бы я показал фотографию Лукаса своему дядюшке Эдди, он подтвердил бы это за полсекунды.
Только потому, что Лукас ценит моду, это не делает его геем. – Питер открывает рот, чтобы возразить, но я приподнимаю руку, останавливая его. – Все это означает, что он более городской парень среди всего этого… скучного пригорода. Спорим, он в конечном итоге отправится в Нью-Йоркский университет или в какое-нибудь другое заведение Нью-Йорка. Он мог бы быть телевизионным актером. У него такая внешность, ты же понимаешь. Стройный, с тонкими чертами лица, очень чувствительными чертами. Он похож… на ангела.
