– Слушай, что Родион Андреевич-то говорит, – встретила она Клеопатру. – Уж не ведаю, откуда он узнал, но Матвей не в Тайной. И то хорошо.
Девушка кивнула, не поднимая глаз.
– Я Родиону Андреевичу сказала, что для покупки чиновников денег не пожалею.
– Этот арест мне очень подозрителен, – сказал Родион. – Вины не объявлены, обыск не произведен. В полку про Матвея вообще ничего не знают. Я не говорил об аресте… на всякий случай.
Клеопатра опять кивнула, методично накручивая на палец здоровой руки бахрому на скатерти.
– Ты, девка, не молчи, – строго сказала Варвара Петровна. – Плакать хочется, так и плачь. По такому делу надлежит быть печальну, но ведь не помирать же! Ты своим поведением еще большую беду накличешь. Сейчас за нами враг рода человеческого, прости Господи, – она истово перекрестилась, – наблюдает. Чтоб узнать, не поддались ли мы его мерзким козням. И мы должны себя блюсти! Чтоб он знал, проклятый, – мы сильны и ему нас не сокрушить!
Страстный монолог тетки не возымел своего действия, плакать Клеопатра не могла и рта открыть тоже была не в силах.
Прошло еще три дня, и в дом опять явился Родион Люберов. На этот раз вестей о Матвее не прибавилось. Стало только известно, что в полку князя Козловского числят в командировке. Родион пробовал узнать, куда тот уехал и на какой срок, но ни на один из вопросов не получил ответа. Ясно было, что распоряжение считать Матвея командированным спущено сверху, а такие приказы не обсуждаются.
В третий раз Родион пришел и вовсе без каких бы то ни было новостей, но сказал, что наметил план действий.
– Что вы надумали, Родион Андреевич? Пока не расскажете, мы вас не отпустим, – пристала с ножом к горлу Варвара Петровна.
И Родион рассказал, что, по его мнению, виновником ареста является француз Шамбер. Он пытается уже какой день встретиться с этим Шамбером, чтоб поговорить начистоту, но все безуспешно. Француз попросту не является в дом, где квартирует. Хозяин дома вообще говорит, что тот уехал, но этого не может быть.
– Как же француз мог нашего Матвея арестовать? Чай, в России живем, – не поняла Варвара Петровна.
– Именно об этом я и думаю. Шамбер арестовал Матвея не сам, а сделал это чужими руками. Сейчас надо только не ошибиться в определении – чьи это руки.
«Чьи это руки, – мысленно повторила Клеопатра и осторожно пошевелила пальцами забинтованной левой руки, – вот этими руками все и сотворилось!» Она уже не понимала, что говорил дальше Родион, потеряла нить рассказа, зачарованная звуками его голоса. Удивительный тембр голоса был у этого человека! Словно баюкает, ободряет. А может быть, она все придумала про злые козни мерзавки Соломии? Может, все это козни француза Шамбера? Впрочем, все одно…
Клеопатра подняла на Родиона глаза и не увидела лица его из-за слез, которые наконец полились ручьем, как давеча молитва Пресвятой Богородице.
– Ну вот, – с удовлетворением заметила Варвара Петровна, – сейчас от тебя со слезами черная желчь и выльется, а дальше будем жить с терпением и старанием. Родион Андреевич, сядь с ней рядом. Утешь девицу.
5
Драгуны, как только завернули за угол, сразу остановились, а штатский в алом камзоле подошел сзади и сказал: «Позвольте…» и тут же, не дожидаясь ответа, завязал Матвею глаза. Однако тот успел увидеть карету, неказистую на вид, но с гербом. Кому принадлежал герб, Матвей не рассмотрел, подвешенный к карете фонарь чуть теплился. Как-то бестолково все было обстряпано, непрофессионально! Если они задумали глаза ему завязать, то вообще надо фонарь притушить, он бы и внимания на карету, а тем более на герб, не обратил. Мало им завязанных глаз, так и руки за спиной стянули веревкой.
– Зачем, господа? Право слово, я не убегу, – пробовал увещевать их Матвей, но его уже подтолкнули в спину, подхватили под мышки и повлекли к карете. Он с трудом нащупал подножку, ему услужливо помогли опуститься на жесткое, без подушек сиденье.
Смешно все это – и показная любезность, и завязанные глаза. А может быть, это и не арест вовсе, а проделки обожаемого Шамбера? Может, стоило сцепиться с капитаном и алым камзолом, в драке, заблажить, крикнуть на всю улицу: уби-и-вают! Но трезвая эта мысль пришла к Матвею, когда карета уже громыхала по мостовой.
Глупо… В самом деле свинство. Он даже не спросил у этих господ казенной бумаги. А виной тому бестолковый разговор с Родионом. «Ты должен уехать!» Фраза эта до сих пор звучит в ушах. Он поверил Родиону и потому, увидев двух незнакомцев, сразу подумал: не успел. И еще подумал, в Тайной канцелярии разумные люди тоже есть, он им все расскажет, а они уж пусть землю роют. Зачем им человека в тюрьме гноить, если он ни в чем не виноват. На том дело и кончится. А здесь колымага с гербом и завязанные глаза… не по правилам!
Матвей пытался определить, куда его везут, но совершенно запутался. С Васильевского его увезли кратчайшей дорогой, около понтонного моста произошла малая задержка. Дали ли солдату обязательный гривенник за проезд или так проехали, он не понял. Спутники его сидели совершенно неподвижно и безмолвно, и только по касанию колен можно было определить, что Матвей ехал в карете не один. С моста повернули вправо, потом пошли петлять, под колесами то громыхал булыжник, то прогибались бревна, потом пошли ухабы. Наконец выехали на прямую, здесь кучер развил скорость, Матвей все руки себе оббил о жесткую спинку.
Остановились в лесу, упруго шумели верхушки сосен, и еще Матвей готов был поклясться, что где-то рядом море, воздух был как-то особенно свеж. Его опять взяли под локотки, спустили на землю и повели по тропке, затем втолкнули в помещение, не казенное, – он сразу это понял, – дух в нем был жилой. Пахло сложно – гороховой похлебкой, свежим хлебом, тмином, видно, рядом находилась людская. Говора человеческого слышно не было, но странный звук привлек внимание Матвея. Кто-то играл в отдалении, и не на простонародной балалайке. Музыка раздавалась мелодичная, итальянская, господская. Но он прошел несколько шагов, и звуки виолы смолкли совершенно, Матвей даже подумал, что все это ему почудилось, вернее, он сам себе проиграл дивные песни, не ко времени вспомнив парижскую жизнь.
Вздох отворяемой двери, в нос ударил запах плесени, далее ступени. Матвей спиной почувствовал тяжесть этого дома, стен, кровли, которые, казалось, давили ему на плечи и толкали, заставляя идти все вниз, вниз.
Все, пришли… Чья-то рука сняла повязку с глаз, вокруг была совершеннейшая темнота.
– Принесите же свет! – крикнул алый камзол с раздражением.
Тут же явился солдат, в руках у него была плошка с плавающим в ней фитильком. При слабом свете огонька Матвей увидел, что находится в квадратном подвальном помещении без окон с ворохом свежей соломы в углу. И все, больше ни стола, ни лавки, ни стула.
– Не видно ни черта! Я сказал, свечей принесите! – опять взъярился господин в алом камзоле.
Принесли шандал на две свечи, поставили рядом с плошкой на пол. Господин обошел темницу, что-то высматривая. Прошла минута, пять, Матвей все еще стоял столбом. Потом алый камзол о нем вспомнил и сказал со светской любезностью, указывая на солому:
