Слава местного донжуана окружала его романтическим ореолом, последний поединок только упрочил ее. Ну какой идиот, скажите на милость, пойдет с ним вдругорядь в десять часов ночи драться с обиженным мужем? Это уже шутовство, фарс!
«Ладно, судьба сама выведет», – сказал себе Матвей. Этот лозунг не единожды помогал ему избежать крутых виражей и чудом выбираться на прямую дорогу. А пока он решил наведаться на место предполагаемой встречи. Весна давала о себе знать. Вспухшая от весенних вод Фонтанка упруго несла свои воды. В ней полоскали ветви прибрежные кусты, какая-то дрянь к сучьям прицепилась: тряпки, сено. Очень сподручно в эти мутные воды труп сбросить. Вокруг стены пакгаузов, складов, лишь один домишко прилепился, то ли живет в нем кто, то ли стоит брошенным. Лесок, под названием парк… в нем и назначена встреча. А вон и беседка белеется…
Все, кажется, ясно, а Матвей все бродил кругами, не мог уйти. Ему казалось, если сосредоточиться, то он почувствует, предугадает, что ждет его через неделю. Матвей был уверен с детства, с рассказов няньки, что человек, попав в место, где ему суждено умереть, всегда это почувствует. Среди заборов и складов, в этом облупленном, чудом не сгоревшем бельведере Матвей не ощущал ничего возвышенного, кроме голода и злости. С Фонтанки он направился в манеж, затем в казармы и, наконец, в состоянии глубокой задумчивости, угодил под незнакомую карету.
Спасителя своего он сразу узнал и обрадовался возможности разузнать о Лизочке Сурмиловой не спроста же судьба устраивает подобные встречи. Как показывает дальнейший разговор, о судьбе он вспомнил весьма кстати.
5
«Меня зовут Родион Люберов», – сказал этот чернявый поручик, сказал так значительно, словно объявил: я архангел Михаил, и Матвей должен от восторга на колени бухнуться. А он и думать забыл о фамилии Люберов – было, да сплыло, и поэтому с трудом заставил себя вспомнить о завещании отца.
Выпили, поговорили. Люберов напустил такого туману, что ощупью к пониманию не проберешься. Говорил шепотом, как заговорщик, а потом и вовсе смолк: пойдем, говорит, на улицу, там договорим, поскольку дело весьма секретное. Матвей спорить не стал, у Люберова при мелкой фигуре сила убеждения была великая, не хочешь, а пойдешь. На улице он опять стал толковать про какую-то картину, про даму в красном, про зашифрованные в ней знания.
Матвей не выдержал:
– Все это очень интересно, но я-то здесь при чем?
– Я ваш должник, а это способ вернуть вам деньги.
– Вы у меня, господин Люберов, ничего не занимали, а посему нечего воздух колыхать, – миролюбиво сказал Матвей.
Но поручик и не подумал воспользоваться легкомысленной интонацией собеседника и обернуть разговор в шутку, а еще больше нахмурился.
– Как сын я обязан взять на себя долги отца, тем более что он сам приказывает мне это… из далекой ссылки приказывает, – уже с раздражением сказал Люберов.
– Но ведь так не бывает! Шифры какие-то… – рассмеялся Матвей. – Тетушка ваша на портрете правой рукой указывает на книгу. Другой рукой, если я правильно понял, она указывает вверх. Может быть, на Бога?
– Что-то я вас не понимаю. Вы изволите надсмехаться? – строго спросил Люберов.
– Я изволю мыслить здраво. Конечно, я благодарен вам за заботу, хоть и не просил о ней. Далее вы говорите – Плутарх. Доставить оного Плутарха надобно из кабинета Миниха. Как туда попасть? Положим, вы подкупите слуг, и они вынесут вам требуемый предмет. Но подумайте сами-то, раскиньте мозгами. Что вы можете там найти, книга ведь не кошелек, туда золота не насыплешь. Скорее всего в Плутархе ничего, кроме мудрых мыслей великого автора, вы не обнаружите.
Они стояли на углу улицы, Матвей доверительно держал Люберова за пуговицу и говорил рассудительно, как с малым ребенком. Тона этого Родион не переносил, но князь, видимо, увлекся и не замечал негодующе блестящих глаз собеседника и его насупленного вида.
– Далее… Ради удовлетворения своего любопытства вы будете рисковать свободой, а может быть, самой жизнью, а я вам за это должен быть благодарен. Поймите, меня это не устраивает.
– Вы кончили, князь? – На худых щеках Родиона заходили желваки, выдавая его состояние. – Речь ваша вполне логична. Одно только «но». Я думал, во всех усилиях, направленных к раскрытию тайны, вы употребите местоимение «мы». Вы же предпочитаете свалить все на мои плечи. Ладно, пусть так. Справлюсь без вас. Но я хочу, чтобы вы поняли… – И он произнес медленно и внятно: – Мне плевать на вас и ваши деньги. Мне честь родовую надо спасти! – Он развернулся на каблуках, как на плацу, и пошел прочь: рука на эфесе шпаги, голова надменно вскинута.
«Экий порох! – подумал Матвей. – С чего бы ему так нос задирать? Хочешь честь спасать, так спасай. С моей родовой честью пока, слава богу, все в порядке. Ваньке-братцу шею бы только свернуть, и заживем с миром».
Можно было и не думать больше о разговоре с поручиком Люберовым, если бы не тетушка, а особливо Клеопатра. Варвара Петровна вцепилась в Матвея и стала трясти: как же он посмел об отцовском завещании ей не рассказать? А Клеопатра пела другую песню: ах, как благороден господин Люберов, как он учтив, вежлив, красив!
– Матвей, его послала нам судьба. Ты должен непременно привести его в наш дом. Он сам обещал зайти, но он застенчив. Гордые люди всегда застенчивы.
– Ты веришь, что он вернет нам деньги? – напрямик спросил Матвей.
– Не в этом дело! Порыв его благороден. Он говорил, что напишет на высочайшее имя. Сейчас он не может это сделать ввиду опасности его положения.
«Да враки все это!» – хотелось крикнуть Матвею, хорошо, что не крикнул. Клеопатра бы обиделась, а главное, это было бы несправедливо. У Люберова, конечно, козырек набок, но обманщиком его не назовешь. Родовая честь, скажите пожалуйста! Да кто об этих вещах сейчас помнит? Великий Петр все семьи переплавил в своем тигле. Тот родовит и знатен, у кого денег в мошне больше. А этот Люберов аж зубами от благородной заботы скрипит. Но не трус, сразу видно.
Еще день прошел, но строптивый поручик все не выходил у Матвея из головы. А потом вдруг он решился, попросил у тетушки карету, мол, поеду, потолкую еще раз с вашим драгоценным Люберовым. Варвара Петровна дала карету без слов, Клеопатра, блестя глазами и нервно шмыгая носом, проводила брата до дверей и вручила огромную корзину со снедью и выпивкой: чтоб вам приятнее беседовалось!
Мотались они с кучером долго, но требуемый флигелек нашли. Весна совершенно преобразила окружающий ландшафт. То, что было нолем, превратилось в болото. На сухих прогалинах пышно цвели одуванчики. Парк за раскрашенными воротами покрылся первой листвой на березах, куда ни кинь взгляд – всюду медуницы, майские цветки.
По счастью, Родион оказался дома. Флигелек был прибран. Приняли Матвея в большой светлой горнице в пять окон: три на длинной стене и два по торцу. Мебель простая, столярная, но стол дубовый, знатной работы, и стулья обиты кожей вполне приличной.
