Там, наверху, над головой, еще какое-то время суетятся, но по-прежнему ничего не обнаруживают. Церковь выглядит так, словно пострадала при землетрясении, а люк, который ведет в крипту, спрятан под ковром, который никому пока не пришло в голову поднять. Естественно: когда ищешь по принципу «найди неизвестно что», любые поиски становятся неэффективными, к тому же нервы солдат и полицейских, переживших тяжелые испытания, на пределе. Всем кажется, что тут больше нечего делать, задание выполнено и Паннвиц вот-вот предложит Франку сматывать удочки. Но внезапно один из немцев натыкается все-таки на какой-то предмет и приносит его начальнику. Понятия не имею, что это было, наверное, какая-то брошенная в углу одежда – куртка, пуловер, рубашка… а может быть, носки. Мгновенно просыпается инстинкт полицейского. Не знаю, с чего комиссар решил, что найденный предмет не принадлежит кому-то из трех погибших парашютистов, но решил – и приказывает искать дальше.
Проходит семь часов, прежде чем обнаруживают люк.
Габчик, Вальчик и двое их товарищей угодили в ловушку. Убежище становится тюрьмой, и есть все основания думать, что оно станет для них могилой. Но пока еще они хотят использовать крипту как бункер. Открывается крышка люка. Когда на лесенке появляются ноги эсэсовца, кто-то из парашютистов выпускает короткую очередь – будто знак, что их не оставило самообладание. Крик. Ноги исчезают. Положение у ребят хуже не придумаешь, положение, прямо скажем, безнадежное, хотя – в некотором смысле – достаточно устойчивое и – по крайней мере, на короткое время – даже более выгодное, чем на хорах.
Кубиш и двое его друзей пользовались тем, что они наверху, над захватчиками, здесь все наоборот: те пробираются в «бункер» сверху, но вход такой узкий, что спускаться могут только по одному, и это дает время обороняющимся, прицелившись, убивать их одного за другим. Если угодно, их оборона слегка напоминала сражение при Фермопилах
[349]
, разве что задача, которую царь Леонид решал там вместе с какой-никакой армией, но решить до конца не смог, здесь уже решена Кубишем. Габчик, Вальчик, Грубый и Шварц совещаются. Парашютисты защищены толстыми каменными стенами, и потому у них остается немного времени – хотя бы на раздумья. Как отсюда выйти? Сверху доносится: «Сдавайтесь, вам не сделают ничего плохого!» Попасть в крипту можно только через люк. Есть еще горизонтальная амбразура – метрах в трех над полом, и лесенка, чтобы до нее добраться, у них имеется, но отверстие слишком узкое, взрослому мужчине в него не пролезть, да и вылезать тогда пришлось бы на Ресслову улицу, где полно эсэсовцев. «Вы будете считаться военнопленными…» Ну да, есть еще вон те несколько ступенек, которые ведут к замурованной в незапамятные времена двери, но даже если эту дверь выломать, попасть через проем можно будет только в храм, битком набитый немцами. «Мне велят сказать вам, чтобы сдались, вот я вам это и говорю. Велят сказать, что вам нечего опасаться, с вами будут обращаться как с военнопленными». Парашютисты узнают голос священника, отца Владимира Петршека, – это он впустил их в церковь и прятал тут. Один из парней отвечает: «Мы чехи! Мы никогда вам не сдадимся, слышите – никогда!» Думаю, это не Габчик, он сказал бы «мы чехи и словаки»… Мне кажется, это Вальчик. И еще один голос повторяет: «Никогда!» – подкрепив свои слова автоматной очередью. А вот это, пожалуй, в стиле Габчика (хотя, по правде сказать, ничего я толком не знаю).
Ситуация по-прежнему патовая: никто не может ни войти в крипту, ни выйти из подземелья. Из громкоговорителя на улице доносится бесконечно повторяемое:
«Сдавайтесь и выходите. Руки вверх! Если не сдадитесь, мы взорвем церковь и похороним вас под обломками». На каждый такой возглас обитатели крипты отвечают залпом. Сопротивление, пусть в основном и бессловесное, выражает себя более чем красноречиво. На улице эсэсовцев строят шеренгой и спрашивают, кто согласится добровольно спуститься в крипту. Все молчат. Командующий операцией повторяет предложение снова, сопровождая его угрозами. Несколько солдат выходят вперед, они смертельно бледны. Остальных «добровольцев» назначают. Из них выбирают того, кто полезет в дыру первым. Происходит ровно то же, что в первый раз: очередь по ногам, жуткий крик, среди сверхчеловеков еще один увечный. Если у обороняющихся большой запас патронов, так может продолжаться бесконечно долго.
На самом деле мне не хочется заканчивать эту историю. Я предпочел бы зависнуть навечно в той минуте, когда четверо обитателей крипты решают не покоряться и прорыть туннель. Какие уж нашлись там инструменты, откуда мне знать, но с их помощью (либо – скорее – просто так) парни установили, что стена под «форточкой» – амбразурой из старого кирпича и что старый этот кирпич крошится, стало быть, стену легко разобрать. Может быть, тут и есть спасение, может быть, мы тут и пробьемся? За кирпичной стеной оказалась рыхлая земля, и они удвоили усилия. Сколько надо прорыть, чтобы добраться до канализационного хода, до водостока, до пути к реке? Двадцать метров? Десять? Еще меньше? Семьсот эсэсовцев снаружи, у каждого палец на спусковом крючке, семьсот эсэсовцев парализованы (или перевозбуждены?) страхом перед этой четверкой, перед самой перспективой выманить из норы окопавшегося там, решительного и хладнокровного врага, умеющего биться и… и немцы ведь даже не знают, сколько там людей, а вдруг целый батальон, в крипте-то пятнадцать метров длины! Снаружи мечутся во все стороны, снаружи Паннвиц отдает приказания. Внутри роют землю. Роют с энергией отчаяния. Может быть, это борьба ради борьбы и больше ничего, может быть, никто из них не верит в реальность побега, в эти безумные, просто-таки голливудские планы, но я верю. Четверо парней роют землю – по очереди или все сразу? – они роют, роют… и вдруг слышат на улице рев сирены… Или не было сирены? Надо бы мне перечитать показания шофера пожарной машины, который был там в этот немыслимый день. Габчик совсем запыхался, он истекает потом, он – замерзавший в склепе столько дней. Я уверен: это ему пришло в голову рыть туннель, он ведь по натуре такой оптимист, да-да, это он придумал, и он роет, он не выносит бездействия, ждать, как решит судьба, для него хуже смерти, нет, только не сидеть сложа руки, разве можно хотя бы не попробовать! Кубиш умер не напрасно. Никто не скажет, что Кубиш погиб напрасно! Когда они начали рыть? Во время штурма церкви, чтобы за выстрелами не было слышно ударов кирки? Тоже не знаю. Как можно разом знать столько и знать так мало о людях, об истории, об исторических событиях, с которыми живешь годами? Но в глубине души я уверен, что им все удастся, я это чувствую, они вот-вот вырвутся из этого осиного гнезда, они вот-вот ускользнут от Паннвица, Франк взбесится, и потом об этом будут снимать фильмы.
