– Стиви никогда… он не сможет… он никогда не будет… – Ройстон прокашлялся. – Стиви никогда не сможет выполнять супружеские обязанности.
Щеки у Бекки вспыхнули, и она улыбнулась, радостно и в то же время смущенно.
– Быть может, как мужчина, ты меня не поймешь, Ройстон, но это не единственный способ сделать женщину счастливой. – Она не стала вдаваться в подробности, но лицо ее посерьезнело, а глаза заблестели. – Я люблю Стиви больше всего на свете, – сказала Бекки. – И я ему нужна. Я не могу объяснить точнее.
Глядя, как она удаляется из гостиной – с такой естественной уверенностью, будто уже сменила леди Норбери на посту хозяйки дома, – Ройстон подумал о том, что Бекки нуждается в Стивене не меньше, чем он в ней. И эта мысль смутила и растрогала его.
Чувственная, мечтательная мелодия вывела Ройстона из задумчивого состояния. Зачарованный ее звуками, Ройстон вышел в коридор и остановился в дверях комнаты для музицирования. Он знал эту вещь. Она предназначалась для исполнения в четыре руки, но Ада играла одна. Ройстону пришло в голову, что это неспроста. От Ады в этом мире осталась только ее половинка, и это ощущение было знакомо Ройстону как никому другому.
Она взяла последний аккорд, убрала пальцы с клавиатуры и удивленно взглянула на Ройстона:
– Привет, Рой.
– Привет, Адс. Извини, что подслушивал.
– Ничего. Входи, только тихо.
Ройстон подошел к фортепиано.
– Как дела?
Она сжала губы.
– Помаленьку…
– Выглядишь лучше, чем в прошлый раз.
Ройстон говорил правду. Несмотря на бледность и худобу, Ада казалась не такой истощенной, как несколько месяцев назад, а в чертах стало больше женственности.
– Да и ты выглядишь неплохо…
В уголке ее рта задрожала мышца. Ройстон смущенно погладил себя по животу.
– Хорошо питаюсь, – ответил он. – Даже слишком, пожалуй.
– Тем не менее, – улыбнулась Ада. – И борода тоже… – Она потрепала его по щеке.
– Спасибо. – Ройстон пригладил аккуратно подстриженную бородку, к которой сам еще не успел привыкнуть.
– Как твоя мать?
Ройстон печально усмехнулся:
– В этом мире нет силы, способной поставить на колени леди Эвелин.
Мать Ройстона была потрясена смертью старого графа. Однако суть ее скорби лучше всего выражала одна фраза, которую она часто повторяла, вспоминая о муже: «Как он мог так со мной поступить!» Масла в огонь подлил сам Ройстон, который, как новый глава дома Эшкомбов, благословил помолвку своего брата Родерика с Хелен Дюнмор, чем довел леди Эвелин до полуобморочного состояния и продолжительных приступов мигрени.
Ада опустила глаза. Ройстон указал на стульчик перед инструментом:
– Разреши?
– Конечно!
Ада подвинулась. Выскользнув из пальто, Ройстон бросил его на инструмент и занял место рядом с ней.
Некоторое время он разминал пальцы, а потом из-под них полились звуки той самой мелодии, которую только что играла Ада. Краем глаза Ройстон видел, как вспыхнуло лицо Ады, прежде чем она коснулась клавиатуры, с каким восхищением следила она за уверенными и осторожными движениями его больших, сильных рук. Лицо Ройстона приняло почти молитвенное выражение, тело его покачивалось, словно на волнах мелодии, а длинные пальцы легко брали аккорды, с которыми Аде помогала справляться лишь скорость.
– Не знала, что ты пианист, – заметила она, продолжая играть вторую партию.
Ройстон тихо рассмеялся.
– Моя мать полагала, что джентльмену вполне приличествует наслаждаться музыкой, но только не играть самому. Поэтому я тайком проникал на уроки моих сестер, а потом упражнялся и сам, когда леди Эвелин не было рядом. – На его лице появилось радостно-ностальгическое выражение. – Никогда не забуду наши музыкальные штудии в Сандхёрсте! Мы проносили в музыкальный кабинет бутылку и сигареты, а потом орали уличные песни под мой аккомпанемент. А Саймон… – Он запнулся. Ада прервала игру и поникла головой, глядя на сложенные на коленях руки. Ройстон проклинал свою неосторожность. – Прости, Адс…
Ада встала, вышла из-за инструмента, как будто немереваясь покинуть комнату, однако остановилась.
– Ну, хорошо… – прошептала она срывающимся голосом. – Будем мы или нет упоминать его имя, а его все равно не вернешь… – Она сделала еще шаг к двери, потом снова назад и обернулась: – Не хочешь прогуляться, Ройстон?
Через две недели Ада шла по тропинке осеннего сада, прижав к груди папку с бумагами. В свете послеполуденного солнца листва горела медью, под деревьями голубыми дымками клубились тени. Ни один мускул не дрогнул на лице Ады, когда в поле ее зрения попала ротонда на краю дубовой рощи. Ада решительно направлялась к ней, хотя внутри все дрожало от страха. На первой ступеньке она остановилась, чтобы перевести дух, потом шагнула на следующую и дальше, пока наконец не дошла до самого верха и не опустилась на край скамейки.
Ада не была здесь со дня отъезда Саймона. А ведь когда-то они частенько проникали сюда под покровом ночи, чтобы целоваться и шептать друг другу нежности. Тем самым летом. Ада, моя любимая. Моя сладкая, сладкая Ада…
Она утерла слезы рукавом пальто. Две недели у Дигби-Джонсов в Лондоне пошли ей на пользу. Нигде не встречала она такого понимания и сочувствия, как в этой семье, потерявшей младшего сына. «Взамен мы обрели дочь, – говорила ей миссис Дигби-Джонс. – По крайней мере, надеемся, что это так». Ада вспомнила леди Элфорд, и две слезы, скатившись по щеке, упали на кожаную папку. Ада стряхнула их дрожащей рукой. Дигби-Джонсы водили ее в театры и на концерты, показывали музеи и Кью-Гарденс
[16]
, и она вспомнила, что жизнь состоит не только из горя и скорби, что в ней еще есть музыка, искусство, цветы и радость. Есть люди, которые ее любят и желают ей добра: сами супруги Дигби-Джонс и трое сводных братьев Саймона, которые намного старше его и давно обзавелись своими семьями и детьми, полковник и леди Норбери, Стивен и Бекки. Ада улыбнулась, подумав об их тихом счастье, и тут же помрачнела, вспомнив об увечье Стивена. Есть еще Ройстон, Грейс…
Грейс. Ада уронила голову и снова заплакала. На этот раз от стыда. Какие ужасные слова кричала она сестре в день их последней встречи! И, быть может, уже не представится возможность извиниться за них. А ведь Ада просто завидовала ей. В душе Грейс еще теплилась надежда на то, что ее любимый жив, а Ада была лишена даже этой слабой искорки. И все-таки так низко, так мелочно повести себя по отношению к родной сестре! Одно время Ада думала, что ее гнев имел и некую очистительную силу, хоть и был направлен не в ту сторону. Ведь он доказывал, что она еще способна протестовать против несправедливостей судьбы, что не все в ней умерло. Однако легче ей от этой мысли не стало.
