– Нет! Она была переполнена эмоциями, напугана, печальна, взволнована, очень-очень пьяна. Но кончать с собой? Нет. Ни за что!
– Тогда почему? Почему она это сделала?
Эбби вздохнула.
– По-моему, это был классический несчастный случай. Серьезно. Все решает какая-то секунда. Сами знаете, так может произойти со всяким. Тот самый случай, когда, если бы вы сошли с тротуара, вас сбила бы машина, если бы перестроились, то угодили бы в «слепую зону» соседней машины, если бы стали ждать следующего поезда, то погибли бы от взрыва бомбы. Из той же самой оперы. Не думаю, что Майя хотела умереть. Скорее, она хотела все улучшить. Вернуть вас семье.
Они немного посидели молча. Эдриан маниакально тер на подбородке суточную щетину, пока до него не дошло, что он смешон, – тогда он уронил руку.
– Что бы вы сделали? – снова заговорила Эбби. – Если бы она вернулась домой и объявила, что уходит?
Эдриан тянул с ответом, потому что не мог ухватить свои разлетающиеся мысли.
– Кажется, она уже пыталась, – ответил он, наконец, почти шепотом. – Раньше. Она уже пыталась уйти от меня. А я ее не услышал. Не дал ей это высказать.
Во взгляде Эбби не было осуждения.
– Она сказала мне, что у нее не получается. У нас не получается. Я решил, что она говорит это спьяну, под влиянием своей одинокой подруги, убитая тем, что не может зачать. Все, что угодно, кроме того, что она пыталась до меня донести. Я убедил себя, что надо просто это игнорировать и она опомнится. Так вроде бы и вышло. Я решил, что это сработало…
– Она ведь вас любила… Но была ужасно зла на вас.
– Правда?
– Да. Она сказала, что вы ее обманули. Вы внушили ей, что она сможет сделать всех счастливыми. Вы обманом всучили ей свою жизнь – вот ее слова.
Эдриан хотел было оправдаться, но не стал. Во-первых, он был не в силах пристрелить очевидицу, а во-вторых, она была права. Он совершенно неверно представил Майе свою домашнюю жизнь. Возможно, это было сделано непреднамеренно. Им руководило подсознание.
– А еще она… – Эбби не договорила и, стиснув зубы, покачала головой. – Нет, ничего.
– Выкладывайте! – потребовал Эдриан, жаждавший дальнейшего разоблачения, в каком бы неприглядном виде он в нем ни предстал. – Прошу вас!
– Еще она… Во всяком случае, так она сказала… Она была в кого-то влюблена. И вы его знаете.
– У нее кто-то был? Господи! Кто? Преподаватель? Кто-то из ее школы?
– Нет-нет. Нет. Ваш сын.
Эдриан зажмурился. Его сын. Конечно.
– Но у них ничего не было. Одни чувства.
– Чувства?
– Да. Взаимные чувства. Я не собиралась вам говорить, но раз уж до этого дошло, бессмысленно что-то утаивать.
– Что же?.. Боже мой! И она собиралась с ним… БЫТЬ? Уйти от меня и…?
– Нет, – тихо ответила Эбби. – Нет. Ни за что. Она просто хотела всех вас оставить, чтобы вы поправились. Снова стали семьей. Хотела из всего этого выйти. Жить, как будто ничего этого не было. Она собиралась переехать к подруге.
– К Саре?
– Не помню. К той, которая хотела учиться на преподавателя. У Майи был четкий план.
– Боже правый! – Эдриан стукнул по столу ладонями так, что звякнуло стекло. Он-то где был? Почему ничего не замечал? Его сын влюбился в его жену. Его дети изводили его жену отравленными посланиями. Жене так остро понадобилось от него сбежать, что она откровенничала в барах с чужими людьми. Все были рассержены и несчастны. А он? Восседал, скрестив ноги, посреди этого ядовитого торнадо человеческих эмоций и, зажав уши, бубнил себе под нос «ля-ла-ля»?
– Скажите, – обратился он к Эбби, – это все? Просто мне… Я должен идти. Меня все ждут.
– Больше ничего, – ответила она. – Это все. Разве что вот… Она сказала кое-что еще. Про то, что укрепило ее решимость. Это были слова, произнесенные в тот день вашей дочкой-фигуристкой. Про то, как ей вас недоставало по утрам. В кухне. С вашими вопросами про ее сны.
Эдриан уставился на Эбби, роясь в памяти. Вспомнил! В мозгу что-то вспыхнуло. Цокольный этаж, тишина и безмолвие, нарушаемое урчанием кофеварки, потом шаги на деревянной лестнице – и он видит свою девочку в пижаме, с растрепанными грязно-русыми волосами, с мягкой игрушкой под мышкой. Только он и она в утреннем полумраке. Звон ложки Перл по стенкам фарфоровой чашки, ее болтающиеся ножки под кухонной стойкой. Эдриан, глядя на дочь, спрашивает, что ей снилось, слушает ответ дочери вполуха, но с наслаждением качается на волнах ее голоса. И так каждое утро, день за днем. Как он мог такое забыть? Как мог уплыть от этого в такую даль?
– Спасибо, – выдавил Эдриан. – Сейчас мне действительно нужно уйти. Мне необходимо к семье. Прямо сейчас. Но я бесконечно вам благодарен. Поверьте.
– Простите меня, – сказал Эбби, привставая. – Простите, что не сказала вам раньше. Еще в марте. Я просто… Тогда ваша рана еще слишком кровоточила. Я не смогла.
– Ничего, я все понимаю, – сказал Эдриан. – Я должен был прийти в готовность это выслушать. А тогда я еще не был готов. Нет, не был… – Он остановился, глядя на дверь паба. – Она была чудесная, правда?
– Мое знакомство с ней продлилось всего час, – тихо ответила Эбби. – Да, она показалась мне чудесным человеком. Такие не разрушают чужие семьи.
– Семью разрушила не она, – грустно промолвил Эдриан. – Это сделал я.
43
Он поехал в Айлингтон на метро. Он не вынес бы поездку в такси, треп на протяжении двадцати минут о проклятой Олимпиаде. На линии «Пикадилли» было по-августовски малолюдно, он даже ухитрился сесть. Уронив подбородок на грудь и упершись ногами в пол вагона, он ломал голову над всем услышанным. Значит, не самоубийство. Не необъяснимый результат внутреннего смятения, никак не связанного с их отношениями. Наоборот, если Эбби права, то это была страшная оплошность, связанная именно с ним. Вызванная им. Им и его семьей.
Милая, нежная, уступчивая Майя.
Ей нужно было быть тверже. Разобраться с гадкими письмами, не запуская их к себе под кожу; вернуться в тот вечер из дома Кэролайн полной справедливого гнева, возмущенной поведением его детей, покидать свои вещи в сумку и зажить собственной жизнью, снять на пару с Сарой квартиру, потом завести себе симпатичного бойфренда, выйти за него замуж, родить от него ребенка – и ни с кем за это не расплачиваться!
А она вместо этого изгрызла себя и вышла на лондонскую улицу, напившись водки, вместо того чтобы прийти домой и совершить задуманное. Результат – проклятый бордюр на Чаринг-Кросс-роуд с давно выцветшими пятнами крови, падение на мостовую то ли по случайности, то ли намеренно, но точно без заблаговременно продуманного плана.
Эдриан вспомнил вопрос Эбби в пабе: что бы он сделал, если бы Майя не упала с бордюра, а добралась до дому пьяная и расхристанная и поставила его перед фактом своего ухода? Как бы он отреагировал? Что ж, ответ не вызывал сомнений. Эдриан бы ее переубедил; разбил бы в пух и прах все ее доводы; уговорил бы ее остаться. А если бы она рассказала ему про письма? Про чат в скайпе? Про то, как гадко с ней обошлась его родная дочь? Все равно он нашел бы способ убедить Майю, что все в порядке. А если бы она поведала ему про Люка, про их платонический роман, что бы он сказал тогда?..
