И да, чуть не забыл: при входе в здание имеется турникет, и там сидят два охранника-мордоворота. У меня нет пропуска в КИМО, я должен проходить по корочке Института филологии. Мое картонное удостоверение ассистента кафедры Ближнего Востока по сравнению с пластиковой карточкой КИМО – черствая обслюнявленная беззубым псом горбушка рядом с пражским тортом. Мордовороты имеют привычку скрупулезно изучать мое жалкое удостоверение, каждый раз, как я пытаюсь пройти. Они отказываются запоминать меня, они подозревают меня в недобрых намерениях. Кого-то же они должны подозревать, иначе зачем сидят?
Пока все нормальные люди проводят карточками по щели турникета, мордовороты медленно изучают мое удостоверение. Рассматривают фотографию, проверяют дату истечения срока, потом спрашивают: «Вам куда? Зачем? Вы что, преподаватель?»
Я постоянно пытаюсь избежать унизительного допроса и пройти незамеченным, мордовороты постоянно ловят меня и допрашивают. Я стою, покорно отвечаю на их вопросы и ненавижу свой дешевенький свитер и свои дешевенькие туфли.
Настанет тот день, и мордовороты будут кланяться при виде меня, становиться на колени и, высунув языки, приветствовать. «Пропустите профессора! Дорогу профессору!»
Кафедра иностранных языков находится на третьем этаже. Заведующая кафедрой – тучная женщина в золоте, золото развешано на ней повсюду: и на руках, и на шее, и на ушах, и под одеждой у нее наверняка десять килограмм золота. Она как святой дух – с ней невозможно поговорить, ее невозможно поймать, если я к ней обращаюсь, она отворачивается и проходит мимо. Золотая заведующая появляется на кафедре крайне редко, за полгода преподавания в КИМО я видел ее всего-то два раза.
На самом деле кафедрой заправляют две пожилые старухи советского образца, они восседают за массивным столом у входа: мимо них ни одна мышь не проскочит, журналы должны быть заполнены, отчеты сданы, оценки выставлены, контрольные проверены, головы покорно склонены. Старухи эти, несмотря на преклонный возраст, очень подвижные и бойкие. Они играют в доброго и злого полицейских. К сожалению, я оказался под колпаком у злой старухи.
Завидев меня, она скривила лицо, точно съела одним махом десять кило лимонов с сеткой лука, и процедила сквозь зубы:
– Арабский язык? Преподаватель? В этом вашем Институте филологии совсем чокнулись…
– Почему? – вежливо интересуюсь я и стараюсь придать голосу как можно больше дружелюбия.
– Зачем таких зеленых присылать? – спрашивает старуха.
Я глупо, виновато улыбаюсь. Мол, да, действительно, зачем это я сюда пришел? Какая нелепость. Очень жаль, конечно, что вы вынуждены лицезреть такого убогого, в одеждах простолюдина, без часов за пару штук баксов, без галстука за трешку гривен.
Кроме меня на кафедре преподавали еще трое мужчин, они старались держаться как можно дальше от женщин и в основном проводили досуг в курилке. Мужчины эти – приятные люди, практически сразу приняли меня в свою компанию. Два профессора английского языка и литературы и преподаватель немецкого языка. В отличие от напомаженных теток-преподавательниц они не сплетничали, не чаевничали и не заискивали перед кафедральными престарелыми церберами. Они с пониманием отнеслись к моему возрасту, хотя младшему из них при всем желании я бы не дал меньше пятидесяти. Из разговоров я понял, что люди они командировочные, то есть люди дела в отличие от меня.
Позже мне удалось выяснить, что на кафедре иностранных языков у каждого преподавателя и ассистента имеется свой стульчик, свой шкафчик, свое воробьиное местечко за выставленными буквой П столами. Естественно, моего места там не было и быть не могло. Как-то раз я присел за стол на кафедре, не помню, по какому поводу, и, прикрыв глаза, задремал, а когда открыл глаза, то увидел низкорослую женщину с отвратительными седыми патлами. На ее шее красовались крупные зеленые бусы. Женщина сопела и зло взирала на меня. Она сжимала и разжимала кулаки. Она кинула сумочку на стол, а затем начала эту сумочку двигать.
Я вопросительно уставился на наглую сволочь.
– Это мое место! – прошипела наконец женщина. – Это мое место, это мой стул, это моя тумбочка… я здесь уже двадцать лет работаю.
– А я двадцать пять, – зачем-то пошутил я.
– Вы видели нахала?! – обратилась наглая сволочь к доброму церберу. – Ну, наглость! С какого он курса?!
Добрый цербер поглядел на меня поверх очков без оправы и ответил:
– Он преподаватель. Арабский язык, Институт филологии…
– Может, они еще и школьников будут нам присылать? – спросила наглая сволочь.
После этого инцидента я понял, что на кафедре меня никто не любит, и старался не показывать там носа, заходил лишь, чтоб забрать или занести журнал посещений.
Компании злобных ученых старух я предпочитал одиночество в сквере недалеко от КИМО. Зеленый тихий сквер, изредка там показывались мамаши с колясками и старики. Обычно я усаживался на лавочку и читал беллетристику или готовился к лекции. Сидеть я любил напротив памятника старику – видному украинскому писателю Котляревскому. Старики мечтательно смотрели на памятник старику и завидовали.
Думаю, здесь стоит вкратце рассказать о моих студентах. На первом курсе мне достались тринадцать студентов. В массе своей они были похожи друг на друга – немного испуганные, немного ошарашенные, десять девушек и трое парней. Парни напоминали мне меня самого в молодости: сконцентрированные, пытливые, жадные до мелочей, видно было, что они готовы к бою. Девушки относились ко мне настороженно: они не доверяли мне, они пытались прощупать, что я за фрукт и насколько эрудирован. Посреди лекции они стремились озадачить меня вопросами, не относящимися к предмету самой лекции, например, они спрашивали:
– Скажите, пожалуйста, а как на арабском будет бражник? Как зовут короля Бахрейна? Скажите, пожалуйста, а как на арабском будет карбюратор? Сколько баррелей нефти добывает Ливия за год? Скажите, пожалуйста, а как на арабском будет остеохондроз? Сколько сейчас людей проживает в Йемене?
Я парировал их выпады и писал на доске перевод требуемых слов, цифры, имена. Я представлял, как они лежат в своих кроватях в нижнем белье и роются в словарях, дотошно выискивая самые неудобные слова. Но я всегда выходил победителем. Так-то. Ну, хоть в чем-то я должен быть хорош?!
Третий курс же сплошь состоял из выскочек. Амбициозные парни с вытянутыми лошадиными мордами лязгали зубами за последними партами. Они то появлялись, то пропадали, арабский язык их не интересовал, у многих из них уже был собственный бизнес, они водили тачки, которые стоили двести штук баксов, они отдыхали в элитных ночных клубах с красотками, они готовились стать хозяевами мира – преемниками своих родителей. Часто парни вскакивали и выбегали из аудитории, им звонили по очень важным делам. «О да, это очень важный звонок, о да, извините, я не могу выключить телефон». Но, несмотря ни на что, парни меня не особо доставали. Я просто делал свою работу и старался делать ее хорошо. На совесть.
