Фиона утверждала – и ее необычная формулировка была принята Апелляционным судом, – что у Мэтью, в отличие от брата, нет интересов.
Но если меньшее из зол предпочтительно, это еще не значит, что оно законно. Как можно оправдать убийство – вскрытие тела Мэтью и перерезание аорты? Фиона отвергла аргумент, который предлагал ей юрист больницы: что разделение близнецов аналогично отключению жизнеобеспечивающей аппаратуры, которой служил для Мэтью Марк. Инвазивное вмешательство, нарушение целостности тела Мэтью нельзя рассматривать просто как прекращение лечения. Вместо этого она нашла аргумент в «доктрине необходимости», принципе общего права, что в некоторых исключительных обстоятельствах, определить которые не возьмется ни один парламент, допустимо нарушать уголовный закон, дабы предотвратить большее зло. Она сослалась на воздушных пиратов, которые захватили самолет, вынудили сесть в Лондоне, терроризировали пассажиров, но не были признаны виновными ни по одному пункту, поскольку действовали так, спасаясь от преследований на родине.
С точки зрения мотива – вопрос первостепенной важности, – цель хирургического вмешательства не убить Мэтью, а спасти Марка. Мэтью своей беспомощностью убивает Марка, и врачам должно быть позволено прийти на помощь Марку и предотвратить летальный исход. Мэтью умрет после разделения не потому, что будет умышленно убит, а потому, что самостоятельно существовать не может.
Апелляционный суд согласился, апелляцию родителей отклонил, и через два дня в семь часов утра близнецов привезли в операционную.
Коллеги, наиболее ценимые Фионой, искали ее, чтобы пожать ей руку, или присылали такие письма, какие не грех хранить в отдельной папке. По мнению посвященных, ее решение было отточенным и корректным. Восстановительные операции прошли для Марка успешно, интерес публики угас и переключился на другое. Но она была угнетена, не могла отделаться от мыслей, часами лежала по ночам без сна, прокручивала в голове детали, меняла формулировки в некоторых местах своего решения, пробовала другой подход. Или застревала на привычных мыслях, в том числе – о своей бездетности. В то же время стали приходить конвертики пастельных цветов с ядовитыми письмами истовых. Все они были недовольны ее решением и считали, что обоим детям надо было позволить умереть. Некоторые выражались оскорбительно, некоторые мечтали расправиться с ней. Кое-кто из них утверждал, что ему известен ее адрес.
Эти напряженные недели оставили свой след, он только-только начал стираться. Что именно ее беспокоило? Вопрос мужа она обращала к себе сама, а он сейчас ждал ответа. Перед разбирательством она получила представление от католического архиепископа Вестминстерского. В своем решении она отметила почтительным абзацем, что архиепископ предпочитает, чтобы Марк умер вместе с Мэтью, дабы не препятствовали Божьему замыслу. То, что священнослужитель готов зачеркнуть возможность полноценной жизни из теологических соображений, ее не удивило и не обеспокоило. У закона были похожие проблемы, когда он дозволял врачам допустить смерть безнадежного пациента от удушья, обезвоживания или голода, но не дозволял разом прекратить страдания смертельной инъекцией.
Ночью она мысленно возвращалась к той фотографии близнецов и еще десятку таких же, которые ей пришлось изучать, и к детальной технической информации, которую она выслушала от медиков, – о том, что не так у младенцев, о том, как будут резать, разделять и сшивать детскую плоть, чтобы дать нормальную жизнь Марку, реконструировать его внутренние органы, поворачивать его ноги, гениталии и кишечник на девяносто градусов. В темной спальне тихо похрапывал рядом с ней Джек, а она словно заглядывала вниз, стоя на краю утеса. Фотографии Мэтью и Марка всплывали перед ее глазами, и она видела в них только слепое бессмысленное ничто. Микроскопическая яйцеклетка не разделилась вовремя из-за какого-то сбоя в последовательности химических событий, крохотного непорядка в структуре белковой цепи. Молекулярный дефект разросся как взорвавшаяся вселенная, приняв масштабы человеческой беды. Ни жестокости, ни отмщения, никакого духа с неисповедимыми путями. Только ошибка, записанная в гене, неправильная формула энзима, разрыв химической связи. Ошибка природы, столь же безразличная к человеку, сколь и бесцельная. Только ярче оттеняющая здоровую, правильно сформированную жизнь, так же случайно сложившуюся, так же без умысла. Слепой случай – явиться на свет со здоровыми органами на правильных местах, у любящих, а не у жестоких родителей, и по географической или социальной случайности избежать несчастья войны или нищеты. И насколько же легче тогда дается добродетель.
На какое-то время после этого суда она окоченела внутренне, стала равнодушнее, бесчувственнее, занималась делами, ни с кем не делилась. Но человеческое тело вызывало брезгливость, она не могла смотреть ни на свое, ни на его тело без отвращения. Как сказать об этом? Трудно поверить, что при ее юридическом опыте именно этот случай, один из множества, его тяжесть, анатомические подробности, шум вокруг него так глубоко ее проймут. На какое-то время что-то в ней окоченело вместе с бедным Мэтью. Это она отправила ребенка в мир иной, на тридцати четырех страницах четко обосновала ненужность его существования. Неважно, что с раздутой своей головой и бездействующим сердцем он был обречен умереть. Она была ничуть не более разумна, чем архиепископ, и стала думать, что окоченение ей поделом. Это чувство прошло, но рубец в памяти оставило, и не только на семь недель и один день.
Лучше всего не иметь бы тела и вольно парить, сбросив бремя плоти.
* * *
Стакан Джека, звякнув о стеклянную крышку стола, вернул Фиону в комнату и к его вопросу. Он все еще смотрел на нее. Если бы она и знала, в каких словах сделать признание, желания объясниться у нее не было. И вообще показать свою слабость. Ей надо закончить работу, дописать заключение и перечитать, ангелы ждут. Дело было не в ее душевном состоянии. А в том, что выбрал ее муж, и в том, что он оказывает нажим. Она вдруг опять разозлилась.
– В последний раз, Джек. Ты встречаешься с ней? Молчание я сочту за «да».
Но он тоже рассердился: встал с кресла, отошел от нее к роялю, положил ладонь на поднятую крышку клавиатуры и подождал, чтобы остыть перед тем, как повернется к ней. Молчание затянулось. Дождь перестал, дубы в парке застыли.
– Я думал, что выразился ясно. Пытаюсь быть откровенным с тобой. Мы с ней обедали. Ничего не было. Я хотел поговорить с тобой сначала. Хотел…
– Ты поговорил, и ты получил ответ. Что дальше?
– Дальше – скажи мне, что с тобой происходит?
– Когда был этот обед? Где?
– На прошлой неделе, на работе. Ничего не было.
– За таким «ничего» следует роман.
Он продолжал стоять в дальнем конце комнаты.
– Значит, так.
Он произнес это без выражения. Разумный человек, его терпение истощилось. Удивительно, он думает отделаться этой театральщиной. В свое время на выездных сессиях пожилые неграмотные рецидивисты, иногда даже беззубые, играли лучше, размышляя вслух на скамье подсудимых.
