* * *
Они находились в голой полуподвальной комнатке под кабинетом Бернера. Никто уже не помнил, как тут оказалось пианино «Гротриан-Штейнвег», двадцать пять лет никто не претендовал на него, никто не озаботился его перенести. На крышке были царапины, следы от сигарет, но механизм был в исправности, тон бархатистый. На улице подморозило, первый снежок живописно покрыл Грейз-инн-сквер. Здесь, в их репетиционной, батарей не было, но некоторые стояки в сплетении ранне-викторианских труб на стене давали слабое тепло, и инструмент не расстроился. Пол был покрыт полосами корда в пятнах от кофе. Его постелили на бетон еще в 1960-х годах, теперь полосы непокорно топорщились по краям, и ничего не стоило споткнуться. Лампа в сто пятьдесят ватт под низким потолком освещала комнату резким светом. Марк поговаривал о том, чтобы раздобыть абажур. Кроме пюпитра и табурета перед пианино, здесь был только хлипкий стул, на который они свалили пальто и шарфы.
Фиона сидела за пианино, для тепла сцепив руки на коленях, и смотрела на ноты «Летних ночей» – в версии для фортепиано и тенора. Дома, где-то в гостиной, была старая виниловая пластинка Кири Те Канавы. Фиона не видела ее давным-давно. Да и не помогла бы она им сейчас. Надо было срочно репетировать – до сих пор они занимались всего два раза. Но вчерашний день Марк провел в суде, он все еще сердился и непременно хотел рассказать, из-за чего. И что будет делать со своей жизнью – потому что с адвокатурой заканчивает. Хватит с него. Огорчений, глупости, загубленных молодых жизней. Давнишняя и пустая угроза – но Фиона, хоть и дрожала от холода, считала себя обязанной выслушать. При этом не могла оторвать глаз от начала «Вилланелли», от повторяющихся тихих аккордов, от ритмичного стаккато восьмых, мысленно слышала нежную мелодию, пытаясь положить на нее собственный прозаический перевод первого стиха Готье…
Когда придет весна, когда отступит холод…
Бернер участвовал в деле четырех молодых людей, подравшихся с четверкой других перед пабом у Тауэрского моста. Все восемь парней пили. Арестована была только первая четверка, им и предъявили обвинение. Присяжные сочли их виновными в намеренном причинении тяжкого вреда здоровью и согласились с доводом обвинения, что, поскольку преступление совершено организованной группой, соучастники должны нести равную ответственность, независимо от того, кто что сделал. Дрались все вместе. После вердикта, за неделю до приговора, судья в Саутверке, Кристофер Грэнэм, предупредил парней, что их ждет серьезный срок. На этом этапе Марка Бернера и наняли встревоженные родственники одного из четверки – Уэйна Галлахера. Родители и друзья с помощью умелого краудфандинга собрали требуемые двадцать тысяч фунтов. Была надежда, что известный королевский адвокат сумеет смягчить наказание для Галлахера. От государственного защитника отказались, но солиситора оставили.
Клиентом Бернера был слегка задумчивый двадцатитрехлетний парень из Долстона. Главный его недостаток – определенная пассивность и неумение вовремя прийти на условленную встречу. Мать – алкоголичка и наркоманка, у отца такие же проблемы, и детство Уэйна, хаотическое и беспризорное, прошло по большей части без него. Парень любит мать и утверждает, что она его тоже любит. Ни разу его не ударила. В отрочестве он был главным ее опекуном и часто пропускал школу. В шестнадцать лет совсем бросил ее, работал на неквалифицированных работах – ощипывал кур на птицефабрике, был подсобником, складским рабочим, разносил по почтовым ящикам рекламные листовки. Он никогда не просил пособий по безработице и на жилое помещение. Пять лет назад, в возрасте восемнадцати лет, он был злоумышленно обвинен знакомой девушкой в изнасиловании, недели две он просидел в тюрьме для молодых правонарушителей и был выпущен под строгий надзор в течение шести месяцев. Сохранился текст на мобильном телефоне, ясно доказывающий, что секс был не вынужденный, но полиция не захотела расследовать. У нее была плановая цифра по изнасилованиям. А Галлахер как нельзя лучше подходил на эту роль. В первый же день суда лучшая подруга «потерпевшей» дала изобличающие показания, и дело рассыпалось. Истица рассчитывала получить деньги от ведомства по компенсации жертвам уголовного преступления. Ей очень хотелось купить новую игровую приставку. Она написала о своем плане подруге по мобильнику. Ее адвокат у всех на газах швырнул свой парик на пол и проворчал: «Глупая девчонка».
– Еще одно пятно в его биографии, – сказал Бернер, – пятнадцатилетним мальчишкой он сшиб с полицейского шлем. Дурацкое озорство. Но в деле: «Нападение на полицейского».
Весна пришла, моя драгоценная. Это блаженный месяц влюбленных.
Бернер стоял слева от нее, перед пюпитром. В черных узких джинсах и черной водолазке, он напоминал ей битника прежних времен. Впечатление нарушали только очки на шнурке через шею.
– Знаете, когда Грэнэм сообщил ребятам, что их ожидает, двое сказали, что хотят сесть немедленно. Смирные, как ягнята. Индюшки в очереди перед духовкой. И Уэйну Галлахеру придется сесть с ними, а ему хотелось бы побыть еще неделю с подружкой. Она только что родила ему ребенка. И я поехал в эту трущобу на востоке города, чтобы повидаться с ним. В Темзмид.
Фиона перевернула страницу с нотами.
– Бывала там, – сказала она. – Есть места и похуже.
Так приди на этот мшистый берег, и будем говорить о нашей чудесной любви.
– Подумайте, – сказал Бернер. – Четверо лондонских парней. Галлахер, Куинн, О’Рурк, Келли. Ирландцы в третьем-четвертом поколении. Лондонский выговор. Неплохо учились. Полицейский, который их арестовал, увидел фамилии и решил, что это кочевые ирландцы. Поэтому не стал брать других четырех. Поэтому прокуратура квалифицировала как групповое. То есть банда. Очень аккуратно. Зачем трудиться – всех под одну гребенку.
– Марк, у нас есть дело, – тихо напомнила она.
– Я заканчиваю.
Драка произошла на виду у двух камер наружного наблюдения.
– Ракурсы идеальные. Виден каждый. В приглушенных тонах. Четкость чертовская. Мартин Скорсезе не снял бы лучше.
У Бернера было четыре дня, чтобы выстроить линию защиты, он снова и снова просматривал DVD, чтобы запомнить все перипетии восьмиминутной драки, заучить каждый шаг его клиента и семи остальных. Он наблюдал за началом столкновения на широком тротуаре между закрытым магазином и телефонной будкой – перебранка, потом легкая толкотня, грудь колесом, мужская фанаберия, бесформенная кучка мотается туда-сюда, вываливается за бордюр на мостовую. Чья-то рука хватает чье-то запястье, еще чья-то толкает кого-то в плечо. Потом Уэйн Галлахер, стоявший позади группы, поднял руку и, к несчастью для него, нанес первый удар, затем другой. Но кулак двигался высоко, а сам он стоял далековато, к тому же резкости движений мешала банка пива в другой руке. Удары были слабые – оппонент их почти не почувствовал. Теперь кучка разделилась на две нестройные половины. Галлахер, все еще в тылу, бросил банку с пивом. Бросил снизу. Намеченная мишень стряхнула несколько капель пива с лацкана. Другой из той четверки шагнул вперед и заехал Галлахеру в лицо, разбил ему губу, и в последующем Галлахер уже не участвовал. Он постоял, оглушенный, и ушел от драки, исчез из поля зрения камер.
