Марина вошла в дальнюю дверь справа, а Фиона повернулась к сестрам и осведомилась о пациенте.
– Он учится на скрипке, – сказала молодая филиппинка. – С ума нас сводит!
Ее подруга театрально шлепнула себя по бедру.
– Прямо как индюшку душит.
Сестры переглянулись и рассмеялись, но тихо, чтобы не потревожить пациентов. Очевидно, это была привычная шутка. Фиона ждала. Она чувствовала себя здесь комфортно, но знала, что это ненадолго.
Она спросила:
– А что там с переливанием крови?
Веселья как не бывало. Вест-индская сестра сказала:
– Каждый день за него молюсь. Я говорю Адаму: «Миленький, Богу не нужно, чтобы ты так поступал. Он и так тебя любит. Бог хочет, чтобы ты жил».
– Он решил. Можно только восхищаться им. Живет по своим принципам, – грустно сказала ее подруга.
– Лучше скажи – умирает! Ничего не понимает. Совсем запутался мальчик.
Фиона спросила:
– Что он отвечает, когда вы говорите, что он Богу нужен живым?
– Ничего. Ну, вроде: «Чего ее слушать».
В это время Марина открыла дверь, подняла руку и ушла обратно в палату.
Фиона сказала:
– Благодарю.
Зазвенел звоночек, и филиппинка быстро пошла к другой двери.
– Вы идите туда, мэм, – сказала ее напарница, – и убедите его. Он милый парень.
Если воспоминания у Фионы о том, как она вошла в палату Адама, были путаные, то из-за контрастов, которые ее дезориентировали. Столько сразу открылось ее зрению. В палате стоял полумрак, только на кровать падал яркий сноп света. Марина как раз усаживалась в кресло с журналом, хотя все равно не смогла бы читать в полутьме. Аппаратура жизнеобеспечения и мониторы около кровати, высокие штативы с трубками, свечение экранов – все это создавало атмосферу настороженного внимания и тишины. Но тишины-то и не было: юноша уже говорил с ней, когда она входила, – момент развертывался без ее участия, она же, ошеломленная, опаздывала. Адам сидел, опираясь спиной на подушки у железного изголовья, освещенный, словно в театре, единственной яркой лампой. Перед ним на покрывале, частично теряясь в тени, валялись книги, брошюры, скрипичный смычок, ноутбук, наушники, апельсиновая кожура, конфетные обертки, коробка с бумажными салфетками, носок, блокнот и много линованных исписанных листков. Обычный подростковый кавардак, ей знакомый по визитам и родственникам.
Длинное худое лицо, мертвецки бледное, но красивое, с фиолетовыми полукружьями, плавно переходящими в белизну щек, полные губы, казавшиеся лиловыми в жестком свете. И огромные глаза, тоже ярко-фиолетовые по виду. Высоко на щеке – родинка, выглядевшая искусственно, как нарисованная мушка. Он был хрупкого сложения, из пижамных рукавов высовывались руки-палочки. Он говорил серьезно, с одышкой, и в первые секунды Фиона ничего не поняла. Потом дверь закрылась за ней с пневматическим вздохом, и она расслышала, что он говорит ей, как это странно, он так и знал, что она придет, у него такое чутье на будущее, и в школе на религиозных занятиях они прочли стихотворение, где говорилось, что будущее, настоящее и прошлое – это одно, и в Библии так же сказано. Его учитель химии сказал, что относительность доказала, что время – это иллюзия. И если Бог, поэзия и наука говорят одно и то же, значит, так оно и есть, ей не кажется?
Он откинулся на подушки, чтобы отдышаться. Она стояла в ногах кровати. Теперь она подошла сбоку, к пластиковому стулу, назвалась и протянула руку. Его рука была холодной и влажной. Фиона села и ждала, что он скажет дальше. Но он, закинув голову, смотрел в потолок и, как она поняла, наоборот, ждал ответа. Теперь Фиона уловила тихое шипение какого-то аппарата за спиной и частое попискивание, почти неслышное. Кардиомонитор на минимальной громкости – чтобы не беспокоить пациента – выдавал его волнение.
Она подалась вперед и сказала, что, наверное, он прав. По ее опыту в суде, если разные свидетели, прежде не общавшиеся друг с другом, говорят одно и то же о событии, скорее всего, так оно и было.
Потом добавила:
– Но не всегда. Бывают коллективные заблуждения. Людьми, даже не знакомыми друг с другом, может овладеть одна и та же ложная идея. В судах такое бывает.
– Например?
Он все еще не мог отдышаться, даже это слово далось ему с трудом. Смотрел он по-прежнему вверх, не на нее; она между тем пыталась вспомнить пример.
– Несколько лет назад у нас в стране детей отбирали у родителей, а родителей преследовали по суду за так называемое сатанинское надругательство, за то, что ужасно обращались с детьми в тайных сатанистских ритуалах. Все обрушивались на родителей. Полицейские, социальные работники, прокуроры, газеты, даже судьи. И оказалось, за этим – ничего. Никаких тайных ритуалов, никакого сатаны, никакого насилия. Ничего не было. Все – фантазии. У всех этих специалистов и важных людей – общее помрачение, сон. В конце концов все опомнились и устыдились – или должны были устыдиться. И потихоньку детей стали возвращать домой.
Фиона и сама говорила будто во сне. Она ощущала приятное спокойствие, хотя догадывалась, что Марина, следившая за их разговором, будет неприятно удивлена ее словами. Зачем это судья через пять минут после знакомства заговорила о насилии над детьми? Хочет сказать, что религия – групповое помрачение? Марина, наверное, ожидала, что после начальной необязательной болтовни Фиона произнесет что-то значительное, вроде: «Уверена, ты понимаешь, зачем я пришла». А вместо этого она пустилась в рассуждения о забытом ведомственном скандале 1980-х годов, словно беседовала с коллегой. Но ее не волновало, что думает сейчас Марина. Она поведет разговор так, как ей надо.
Адам лежал тихо, осмысливая услышанное. Наконец он повернул голову на подушке и посмотрел ей в глаза. Она уже достаточно нарушила официальность и не собиралась отводить взгляд. Он более или менее отдышался, глаза смотрели серьезно и хмуро, и непонятно было, о чем он думает. Но это и не имело значения: она чувствовала себя спокойно, как ни разу за весь день. Не такое уж достижение. Если и не спокойно, то хотя бы не чувствовала спешки. Отложенное заседание, необходимость быстрого решения, угрожающий прогноз консультанта – все это на время отступило в сумраке герметичной палаты: она смотрела на юношу и ждала его слов. Она правильно сделала, что приехала.
Смотреть ему в глаза дольше, чем полминуты, было бы неприлично, но у нее хватило времени снисходительно подумать о том, кого он видит на стуле у своей постели – очередного взрослого со своим мнением, взрослого, тем меньше значащего, что это старая дама.
Он отвел глаза и только потом заговорил.
– Дело в том, что сатана на редкость хитроумен. Он внушает людям дурацкую идею насчет какого-то там сатанинского насилия, потом дает ее опровергнуть, чтобы все подумали, что он вообще не существует, – и тогда он свободен творить самое худшее.
Еще одна особенность ее неординарного визита – она ступила на его территорию. Сатана очень деятельный персонаж в картине мира свидетелей Иеговы. Он спустился на землю – так она прочла, проглядывая справку, – в октябре 1914 года, в преддверии последних дней, и творил зло через посредство правительств, католической церкви и в особенности Организации Объединенных Наций, подбивая ее сеять согласие между странами, тогда как они должны были бы готовиться к Армагеддону.
