– Диомедея и Альцедо уже дали о себе знать?
– Альцедо уже здесь. Дио по-прежнему нет, – сухо отвечает оператор. – Держись, Неофрон будет к концу дня.
Гудки.
Очередной всхлип возвращает меня к реальности. Девушка начинает учащенно дышать, глядя в дверной проем. Люди в зеленых клеенчатых робах просачиваются в палату: один, двое, трое… Я выпускаю девушку – и она отшатывается от моей койки, как перепуганная насмерть птица. Я тут же оказываюсь в тисках шести ломоподобных рук, каждая из которых без труда справится с обеими моими. Всего одна обжигающая инъекция – и мое сознание меркнет.
* * *
Я открыл глаза, и первое, что увидел, когда смог сфокусировать взгляд, – четырех людей в синей полицейской униформе, металлический потолок автомобиля, решетки на окнах. Мне конец…
– Просыпайся, спящая красавица. Добро пожаловать в этот прекрасный мир, отмеченный божественной печатью, – тембр голоса заставил меня на секунду забыть обо всем, даже о боли.
– Просыпайся, просыпайся, пока я тебя не поцеловала в уста сахарные.
Детский голос! Самый что ни на есть. Я повернул голову и увидел ребенка. Девочка лет десяти. Белокурые локоны, голубые глазищи, два бриллианта в мочках ушей. Настоящий эльф. На ненаркотические анальгетики у меня не должно быть галлюцинаций, так что, похоже, меня накачали чем-то забористым. Если только не…
– Дио? – ошарашенно спрашиваю я.
– Не будь жертвой стереотипов, – ухмыляется она, обнажая мелкие зубки. – Если ты видишь сиськи, то это еще не значит, что перед тобой женщина.
– Я не вижу сисек, – отвечаю ей. – Тебе до них еще года три-четыре… Альцедо.
Он ржет и заряжает мне приветственный джеб в бок. И от этого маленького кулака, ударяющегося о мои ребра, мне хочется согнуться вчетверо.
– Когда увидел эти воробьиные ребрышки, чуть не задушился проводом дефибриллятора. Это было похлеще безногого афганца, – говорит Альцедо, хмуро рассматривая сгибы моих локтей. – Но все оказалось не так печально. Малютка Изабелла оказалась тренированной: девчушка без одышки берет шесть миль кросса, мгновенная реакция, сильные руки. Крошка занималась теннисом с пяти лет… Так что на этот раз мне повезло куда больше, чем тебе, – довольно ухмыляется брат. – Даже учитывая то, что через пару лет у меня станут расти сиськи и начнется менструация.
– Что, все так плохо?
– Ага, – кивает Альцедо. – Не уверен, что тебе не придется оставить эту желтую вяленую куклу и начать по новой.
– Спасибо за поддержку, дорогая Изабелла. Только вот как тебе удалось подмазаться к силовому подразделению? – недоумеваю я. – Разве ты сейчас не должен сидеть дома и плести косички?
– Все просто. Собираю статистику о работе силентиума.
– Только не говори, что…
Альцедо довольно гогочет.
– Да, да, пришлось пострелять ампулами, пока вывозили тебя из больницы. Было весело.
В машину влезает еще один человек в форме, и я сразу же узнаю в нем Неофрона.
– Едва не задушить девушку только за то, что она не дала телефончик, ай-яй-яй, Крис, ты ли это? – цокает языком Неофрон.
Я смеюсь, хотя лучше бы мне этого не делать. Любое движение причиняет страшную боль.
– Надеюсь, она в порядке.
– В порядке. Крепкий орешек. Просила не сильно тебя наказывать.
– О как…
Я удивлен. Столько великодушия к какому-то чокнутому наркоману, который чуть не сломал тебе шею? Мама будет счастлива рассмотреть ее кандидатуру в одну из реабилитационных клиник Уайдбека.
* * *
В Киеве пришлось задержаться. Мое тело было не в состоянии передвигаться на своих двоих. Решено было оставаться на Украине до того момента, пока я не стану человеком, не вызывающим подозрений. Пока лицо ходячего мертвеца не превратится в лицо худощавого, но вполне здорового студента-швейцарца, который вдоволь наелся достопримечательностей Восточной Европы и теперь позарез захотел домой.
На окраине столицы был взят в аренду большой коттедж, обнесенный двухметровой оградой из белого камня. Первый этаж был превращен в лазарет, где я провел четыре недели, обмотанный трубками капельниц и накаченный антибиотиками с обезболивающим, – пока это тело не начало потихоньку возвращаться к жизни.
К концу второй недели я наконец смог самостоятельно есть и передвигаться. К дому примыкал старый запущенный сад, почти полностью сбросивший листву к зиме. Удивительно, до чего меланхоличной кажется природа, начисто лишенная красок. Я часто выходил во двор, дышал холодным воздухом, глотал горячий кофе чашку за чашкой, слушал веселые детские визги, доносящиеся из-за ограды…
В один из морозных ноябрьских дней в дом позвонили. Парни рассеялись по дому, кто куда, с оружием наготове. Неофрон пошел открывать, сунув за спину пистолет с транквилизатором.
На пороге стояла девочка лет восьми в зеленой куртке и шапке с помпоном. Она ткнула пальцем в сторону двора и что-то защебетала на непонятном мне языке. Этот язык звучал так же мягко и плавно, как и итальянский.
Неофрон окаменел, выкатив глаза. Альцедо спрятал свою пушку и вылез из-за дивана. Я едва не рассмеялся: кажется, мы все слегка перенапряглись.
– Что ты говоришь, крошка? – переспросил я.
– Мячик! – повторила девочка по-русски. – У вас во дворе. Можно забрать?
– А до этого ты на каком языке говорила?
– Украинский.
– Украинский. Вот оно что… Идем, возьмем мячик.
Я поплелся в сад и стал разыскивать мячик, шарясь по высокой пожухлой траве. Девочка семенила рядом, с любопытством оглядываясь по сторонам.
– Хорошо, что ты здесь поселился, а то я бы не достала мячик из-за этого забора.
– Я ненадолго здесь. Имей в виду.
– А, ясно… Нашла! – девочка заглянула за дерево и вытащила из кустов мяч. Потом подошла ко мне и деловито прищурилась:
– Все равно можем познакомиться. Ярина, – сказала она и протянула мне крохотную ладошку.
Я торжественно пожал ее и представился:
– Феликс.
Имя, которое я не знал никогда прежде, чужое имя, – срывается с моего языка быстрее, чем мое собственное. Первая остаточная реакция во всей красе.
– До побачення, Фелiкс, вертайся!
[32]
– бросила мне девочка через плечо и вприпрыжку поскакала домой.
Неофрон закрыл за ней дверь.
– Чем-то напомнила Диомедею, такая же непосредственная, – заметил я.
– Мне тоже, – кивнул Альцедо.
Я поплелся на кухню и сварил себе еще чашку кофе. Мысли о сестре всегда вгоняли меня в отчаяние. О небо, пусть она будет в порядке, пусть она не испытает боли и страха и не попадет в «ловушку». На этой планете полно мест, откуда женщине выбраться практически невозможно, мест, где у них нет прав, нет паспортов и чья попытка пересечь границу будет так же смехотворна, как самостоятельная попытка выезда за границу собаки или лошади.
