Левой, ха!
Моей ведущей рукой всегда была правая, и я сам не сразу понимаю, в чем дело. А когда понимаю, то едва могу сдержать улыбку: «Да вы левша, капитан Скотт!» Как порой забавляют эти остаточные реакции, проявляющиеся не только в виде воспоминаний, но и в виде рефлекторных движений, – когда думать некогда…
Кор медленно поднимается. Мы дрались с ним сотни раз. Он изучил мой стиль от и до, поэтому мой удар приводит его в бешенство. Я вижу отблески красного огня в его глазах, который всегда загорается в нем, когда он чувствует боль.
– Знаешь что? – хрипит он. – Я не был уверен, стоит ли сказать тебе об этом, но теперь решил, что стоит. Хочу посмотреть, на что способна в ярости эта твоя старая американская жопа, брателло. Как думаешь, как твоя узкоглазенькая узнала о твоей «смерти»? Кто принес ей весточку на хвосте, чтобы полюбоваться на ее шокированную мордашку?
Я чувствую, что мне перекрыли кислород. Мое сознание превращается в сплошную зебру из алых и черных полос, каждый мускул вздувается от напряжения, я бросаюсь вперед…
– Анджело, останови их! – голос матери звучит где-то далеко, словно за сотни миль отсюда.
Я смутно помню, что отец после безуспешной попытки разнять нас вызвал охрану и четверо здоровенных парней пытались оттащить меня от Кора. Им не удалось это. Я уложил трех из них, а потом снова схватился с Кором. Никто и ничто не смогло остановить меня, пока его окровавленная туша не потеряла сознание.
* * *
На следующий день я не смог встать. Все тело превратилось в рыхлую отбивную из человечины, голову словно набили поролоном. Я провел в кровати несколько суток, прежде чем смог кое-как передвигаться. Но мысль, что Кор сейчас чувствует себя куда хуже, заставила мой распухший потрескавшийся рот расплыться в улыбке.
Мне нужна была эта драка. Мне нужна была эта боль. Как покаяние и искупление своей вины. Родители пытались затащить меня в больницу и не поняли моего упрямства, когда я вознамерился выздоравливать своими силами. Кора отправили в реабилитационную клинику, где он провалялся до самой весны.
– Знаете что, парни? Не знаю, что вы там не поделили, но я буду молиться, чтобы в следующий раз вам достались тела немощных старух! – бушевала мама.
Я представил себе эту картину и рассмеялся. Даже тогда я бы выбил из него все дерьмо, орудуя клюкой.
После этой драки мне стало легче. Какая-то часть меня смирилась с утратой. В ту же ночь мне приснилась Катрина с волосами, развевающимися по ветру. Она обняла меня, и окровавленная мочка ее уха оставила на моей рубашке отпечаток, похожий на маленький красный цветок. Потом откинула голову и сказала: «Иди дальше и не оглядывайся».
* * *
Родители запретили мне видеться с Кором. Как будто я горел желанием. Не видеть его, не слышать о нем и не знать его – вот все, чего мне хотелось. Единственное, что мне не давало покоя, – игрушка Кора по имени Кристина, эксперименты над которой он планировал с таким предвкушением. Я хотел верить, что все это просто пустой треп, что она попросту нереальна, но в один прекрасный день все члены нашей семьи (за исключением меня) получили приглашение на помолвку. «Кор и Кристина», – гласили подписи внизу.
– И как, она в курсе, что через три года ее жених превратится в лепешку в Альпах? – заявил я родителям. – Если с ней что-то случится, это будет на совести всей семьи. А с ней наверняка что-то случится – для того он все и затеял.
Такая постановка вопроса возымела заметный эффект: мать рванула в Англию, как угорелая, и поговорила с девушкой чуть ли не накануне торжества. Не знаю, что она сказала Кристине, но та разорвала помолвку и оставила Кора с носом.
«Ты заплатишь мне за это, ублюдок», – написал мне Кор в день несостоявшейся помолвки.
«Не стоит благодарности», – ответил я, впервые после смерти Катрины испытывая едва ли не блаженство.
В 2010 году я распрощался с телом Скотта. Урсула – одна из пилотов Уайдбека – подбросила меня в горы, где я шагнул с вертолета в воздух. Я летел вниз, раскинув руки, как крылья. Разглядывая стремительно приближающуюся землю. Судорожно глотая воздух. Я был одним из тех немногих, кто испытывает подобные ощущения больше одного-единственного раза в жизни.
6. Диомедея
Палату заливал до боли яркий солнечный свет. У моей кровати сидела сестра и увлеченно читала книгу. Такая сосредоточенная, такая взрослая… Дио отвела от лица белокурую прядь и перевернула страницу. Улыбка тронула ее губы, и вся ее «взрослость» тут же куда-то испарилась. Да, это все та же Диомедея, которая подбрасывала в небо сову, как какую-нибудь пуховую подушку…
– Почитай вслух, раз уж там что-то смешное, – попросил я.
– Крис! – встрепенулась Дио и заключила меня в крепкие объятия.
– Ох, – застонал я. – Ты что, рестлингом занимаешься? Ну и силища.
– Ой, прости, прости, я забыла, что ты у нас совсем ослаб…
Мои руки, бледные и худые, лежали поверх синего одеяла. И если они в таком плачевном состоянии, то представляю, как обстоят дела со всем остальным. Судя по всему, мое родное тело за три года в «коме» превратилось в мешок костей. Мышцы не подчинялись приказам. Выговаривать слова было тяжелее, чем толкать ядра. Зрение – и то ни к черту: в глазах двоилось и стоял легкий туман.
– Держись, это только начало, дальше будет легче, – начала успокаивать меня сестра, словно читая мои мысли. – Впрочем, кому я рассказываю…
Я попробовал пошевелить пальцами ног, и те подчинились! Ну хоть что-то работает, как надо.
– А где все?
Диомедея опустила глаза.
– Альцедо все пропадает в лабораториях, но обещал заехать к тебе сегодня. А родители сейчас вправляют мозги Кору. Его прыжок подошел к концу и… не поверишь…
Меньше всего мне хочется говорить о Коре, но Диомедея так взволнована, что выбирать не приходится.
– Что на этот раз?
– Вместо того чтобы тихо-мирно закончить прыжок в Альпах, взял и просто шагнул с крыши высотки в Лондоне! Никтея в ярости, отец и того хуже. В Уайдбек нагрянула полиция, пытаются найти его коллег и родственников и выяснить, были ли у «одного из лучших студентов Оксфорда» мотивы для самоубийства. Еще парочка таких «самоубийств» среди людей Уайдбека, и у нашей компании начнутся нешуточные проблемы с полицией…
Это так похоже на Кора. Игры и эксперименты – это его родная стихия.
– Ума не приложу, зачем он все это затеял, – вздыхает Дио.
– Исследовать природу человека, от и до. Начиная с любви и заканчивая теми чувствами, которые испытываешь, шагая в воздух с крыши. Не удивлюсь, если он однажды наглотается таблеток или пустит себе пулю в висок. Просто чтобы понять, каково это.
– Но сделать это прямо в городе на глазах десятков людей?!
– Напомни, когда его волновало чужое мнение?
