– Поранила лапу, дуреха. Атаковала лису. Я думал, это кролик, и спустил ее, а оказалась лиса… Чокнутая птица. Не прощу себе, если лапа не срастется…
– Обратишься ко мне, и я пристрелю твою глупую курицу, чтоб не мучилась, – ржет Кор.
– Отвали, а?
Какой же он псих.
* * *
Кор часто задавал мне трепку. Он был старше и сильнее, и ему это легко удавалось. Иногда мне казалось, что это его любимое занятие: разозлить меня, вовлечь в драку, наставить синяков, получить синяков в ответ, потом схватить меня в охапку, взъерошить волосы и сказать что-то вроде:
– Ладно-ладно, а теперь принеси мне пирога с кухни, а? Пенгфей там снова что-то шаманит, и, судя по запаху, пальчики оближешь.
– Сходи возьми сам, тупая башка, – ворчу я, стряхивая его ручищи. Кору только пятнадцать, но он уже такой же высокий, как родители, а еще долговязый и неимоверно сильный. Как бы он не начал в скором времени укладывать на лопатки нашего тренера по борьбе…
– Что ты там бормочешь, цыпленок? – ухмыляется Кор и снова заряжает мне апперкот прямо в солнечное сплетение, и у меня перехватывает дыхание.
– Мальчики, – в комнату заглядывает няня. – Ужин уже на столе.
Кор отвлекается всего на долю секунды, но этого мне достаточно, чтобы нырнуть под его руку и хорошенько треснуть его ребром ладони прямо по шее.
– А-а-ы-ы-ы, – слышу я стоны Кора, быстро-быстро перебирая ногами вниз по ступенькам.
Кор мне потом обязательно отомстит, но сейчас на столе утка по-пекински, печеный батат и еще горячий, золотистый багет, завернутый в ярко-красную салфетку. Голод заставляет меня забыть обо всем на свете.
– Брат опять лупит тебя? – спрашивает меня по-китайски Пенгфей, качая головой.
– Я вырасту и верну ему должок, Пенг, – отвечаю я, впиваясь зубами в утиную ножку. – Если он не убьет меня раньше, ха-ха.
Диомедея, моя младшая сестра, которой всего только восемь лет, накладывает себе полную тарелку батата и невозмутимо говорит, тоже по-китайски:
– Если он убьет тебя, я убью его.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь, soror
[18]
, – смеюсь я, целуя ее в кудрявую белокурую макушку.
– Я понимаю, – щебечет она, открывая маленький дерзкий рот. – А вот ты сделал десять ошибок в трех предложениях. Вот, например, хотел сказать «убьет», а сказал «акула», глупый.
Пенгфей хихикает в салфетку. Диомедея сдувает со лба челку и говорит:
– Кстати, что такое «де-суль-то-ры»? Сегодня утром за чаем мама говорила папе это слово и плакала. Кажется, она думает, что придут какие-то десульторы и съедят Кора, Альцедо, тебя и меня. Съедят всех.
* * *
Я вспоминаю свое детство с изрядной долей сентиментальности. Все было так… просто. Восхитительная роскошь быть как все, жить как все. Счастье быть обычным человеком. Все закончилось в тот день, когда тело Кора принесли домой. Он собрался в школу, подошел к припаркованной у ворот машине, водитель открыл ему дверь, и тут Кор рухнул наземь, как подкошенный. Я помню, как слуги высыпали на улицу, как охранники звонили родителям, как в особняке появились странные люди в выглаженных черных костюмах, с аккуратно уложенными волосами и оттопыренными от оружия карманами.
Кор лежал на кровати с приоткрытыми глазами. Он дышал ровно, на нем не было ни царапины, было похоже, что он просто уснул. Так что я даже не совсем понимал, к чему такой переполох. Но он не проснулся ни на следующий день, ни через два дня, ни через неделю. Ни три месяца спустя.
Его тело перевезли в реабилитационную клинику в Лозанне, которая принадлежала нашей семье. Я с трудом верил, что человек может дать тебе за завтраком подзатыльник, а уже к ужину не сможет пошевелить и мизинцем. Но не это было самым удивительным. Больше всего меня поразила мать: утонченная, немного сентиментальная, неизменно заботливая, она не проронила ни слезинки, когда ее первенца закинули на каталки, как какой-нибудь мешок с дровами. Более того, она не ездила к Кору в клинику, не сидела у его изголовья, не держала его за руку, как и положено скорбящим матерям. Нет, она была спокойна. Невероятно, неописуемо спокойна. Казалось, она потеряла к Кору всякий интерес с момента начала его «болезни»! Можно было бы подумать, что это просто депрессия, но отец вел себя так же: пофигизм на грани возможного.
Я был едва жив от потрясения. Я точно не хотел оказаться на месте Кора и лежать в больнице в коме, пока родители спокойно обсуждали, например, семейный отдых в Камбодже.
– Ничего, что он там лежит, как овощ? – моргнул я, впервые услышав про поездку в Камбоджу. – Как вы можете планировать это путешествие, когда…
– Кор полетит с нами, – не отрывая взгляда от туристических буклетов, сказала мама.
– Конечно, я уверен, что красивый загар – это как раз то, чего Кору сейчас не хватает. Будем носить тело из отеля на пляжик и обратно. Может быть, ты даже сможешь уделить ему немного внимания в перерыве между шведским столом и спа-процедурами.
– Крис! – рявкает отец. – Не смей так разговаривать с матерью!
Мама отрывает голову от пестрой кучи буклетов и смотрит на меня ласково и немного растерянно:
– Крис, я понимаю твое волнение, ты так любишь брата, но… – она делает долгую паузу. – Черт, мне так хотелось, чтобы ты узнал все так поздно, насколько это только возможно.
Я первый раз слышу слово «черт» из уст матери.
– Я хотела, чтобы твое детство принадлежало тебе все до последней капли, до последней минуты…
– Аджайя, – перебивает ее отец. – Пусть эта последняя минута начнется сейчас. Нет смысла тянуть. Пусть едет с нами.
Мама опускает глаза. Она выглядит такой уставшей, как будто только что попробовала сдвинуть с места Сан-Сальваторе
[19]
.
– Поеду куда? – спрашиваю я.
Отец молча кладет мне руку на плечо и прижимает к себе.
* * *
Будучи подростком, я часто бывал в отцовской клинике в Лозанне. Медицина интересовала меня больше любых других предметов, и отец замечал это. Я часами мог шататься по коридорам, разглядывать медицинскую аппаратуру, пить кофе с юными медсестрами на кухне, забравшись с ногами в большое кожаное кресло. Впрочем, разговоры на интересные мне темы – операции и болезни – тут же стихали, как только один из наследников самого дона Анджело переступал порог больничной кухни. Молодые сестры в моем присутствии становились жеманными и кокетливыми, интересовались, есть ли у меня уже la petite amie
[20]
и как относится мой отец к тому факту, что я пью крепкий черный кофе в тринадцать лет.
– Он не против. Почему нет? Кофеин – мягкий стимулятор для нервной и сердечно-сосудистой системы. Если много учишься или тренируешься – самое то… Зависимость? Ну ты же не будешь пить его ведрами?
