Феликс смотрел в сторону, на фельдшеров, суетящихся за пеленой дождя, а потом начал стягивать мокрую футболку, подняв над головой руки. Я отвернулась, хотя, к моему стыду, это далось мне нелегко. Двух секунд созерцания его обнаженного торса мне было достаточно, чтобы впасть в ступор и начисто забыть о непогоде, о катастрофе, о наших пререканиях… я терпеть не могла женские романы и их героинь за ту пугающую легкость, с которой они теряли голову перед своими ухажерами. Их яичники всегда брали верх над головой и разумом. Последний женский роман, который всучила мне Ида, полетел в дальний угол после фразы «Она увидела, как он, по пояс голый, рубил дрова, и чуть не умерла от желания…». Но те чувства, что я испытала в тот момент, когда Феликс поднял вверх руки, стаскивая с себя промокшую футболку, настолько походили на чувства книжных героинь, что я тут же серьезно пала в собственных глазах. «Лика Вернер, что с тобой?» – мысленно отчитала я себя. И – не смогла найти ни одного убедительного ответа.
«Она просто ни разу не видела раздетого парня так близко рядом с собой», – захихикал мой внутренний циник.
Посмейся мне еще.
Интересно, все люди разговаривают в мыслях сами с собой, или мне пора на обследование?
Феликс набросил на себя куртку, которую, в отличие от меня, предусмотрительно оставил в машине.
– Тепло? – спросил он.
– Угу, – кивнула я, балдея от обволакивающей меня теплоты и мягкости. – Так что там произошло? Есть жертвы?
Феликс помолчал, разглядывая узор капель на стекле.
– Хочешь узнать еще одну фразу на латыни?
Я перестала трясти волосами перед струей теплого воздуха из кондиционера. Какое неожиданное предложение.
– Давай, – кивнула я.
– Amantes sunt amentes. «Влюбленные – безумные», если перевести на твой язык… Представь, на латыни эти два слова отличаются всего одной буквой.
И он снова ушел в себя – туда, куда мне не было дороги.
«Твой язык, – шепнуло мне подсознание. – Он назвал русский “твоим языком”. Но не своим. Забавно?»
* * *
В начале десятого наша «ауди» взметнула пыль возле кирпичного забора моего дома. Я распахнула дверь и вышла из машины.
– Идем, – позвала я. – Вот это твой дом. Ты здесь вырос.
Пока я открывала решетчатые ворота, он захлопнул дверь машины и подошел ко мне, разглядывая дом. И тогда я, неизвестно откуда набравшись смелости, взяла его за руку и повела за собой.
Кажется, я впервые прикоснулась к Феликсу, не мечтая при этом нанести ему тяжелые телесные повреждения. Эта мысль была смешной, волнующей и восхитительной одновременно. Его ладонь была расслабленной и теплой – такой, что я испытала смущение за свои тонкие, вечно холодные пальцы.
Я вела Феликса за руку и не могла отделаться от мысли, что именно так я бы вела к родителям своего жениха. А потом мы бы долго болтали за бутылкой вина, смеялись и делились планами на будущее. Чудесно, но не в этот раз…
Мы в два шага преодолели ступеньки крыльца и вошли в дом.
– Ма-ам!
– Лика?! – отозвалась Анна откуда-то из кухни. – Наконец-то!
Я оглянулась на Феликса. Он стоял посреди гостиной, спокойный и невозмутимый, как горное озеро, чья гладь остается ровной, даже когда вокруг носятся высокогорные ветра.
– Ты знаешь, тебя не было всего пару дней, а я успела соскучиться… – засмеялась Анна и вошла в гостиную.
Есть вещи, которые не забываются. Их просто невозможно забыть. Память словно фотографирует их, а фотографию потом всегда держит под рукой. Лицо Анны в тот момент, когда она вошла в гостиную, навсегда впечаталось в мою память: влажные глаза, дрожащие губы, белый как мел, лоб.
Я смотрела на нее и чувствовала, как слезы чертят на моих щеках две сырые дорожки. Она молча шагнула к сыну в объятия, и ее плечи затряслись от беззвучных рыданий. Какой маленькой и хрупкой казалась она в его руках…
Дрожащими руками я вытерла слезы и перевела замутненный взгляд с Анны на Феликса… И меня словно током прошибло: я ожидала увидеть все что угодно: равнодушие, театральную грусть, натянутое сочувствие, – но только не то, что увидела. На его лице была написана мучительная нечеловеческая боль – такая боль, словно никакой потери памяти не было и в помине, словно сейчас ее обнимал не чужак, а самый настоящий сын, который бесконечно сожалел обо всем случившемся.
– Мальчик мой, – выдохнула Анна и…
Я видела, как дернулся Феликс, резко отрывая голову от Анниного плеча и переводя обеспокоенный взгляд на ее лицо, и в ту же секунду поняла, что случилось ужасное: Анна обмякла в его руках, повисла как тряпичная кукла, уронив набок голову.
– Это обморок, да? Скажи, что это обморок! – запаниковала я.
Феликс склонился над Анной, прижимая пальцы к ее сонной артерии..
– Вызови скорую.
Я с трудом стряхнула с себя паническое оцепенение и бросилась к телефону, плохо справляясь с подкашивающимися ногами. Пока я кричала врачам в трубку адрес, Феликс исчез в проеме дверей и тут же вернулся обратно с небольшой сумкой. Анна уходила от меня.
* * *
– Скажи, что ты знаешь, что нужно делать, – пробормотала я и в следующую секунду убедилась, что ответ мне не нужен.
Он знал. И это потрясло меня не меньше, чем бледная, как снег, Анна, лежащая на полу. В той небольшой сумке, которую он принес из машины, было столько шприцев, что, казалось, хватило бы на наркопритон, а то и на целое отделение госпиталя. Феликс выхватил два шприца и в два щелчка сбросил с них колпачки. Невероятно, но он нашел у Анны вену быстрее, чем я бы нашла собственный нос, и быстро сделал ей инъекцию.
– Тенектеплаза, – сказал он, перехватив мой вопросительный взгляд. – Восстановит кровоток, если он нарушен.
Я не смогла ничего ответить, просто сидела с открытым ртом, глядя на него, как на фокусника. Если бы Феликс вынул из кармана волшебную палочку и воскликнул «Алохомора!», я вряд ли смогла бы удивиться сильнее. Содержимое второго шприца – ярко-красная жидкость – тоже отправилось в вену.
– Иди сюда, помоги мне приподнять ее… Сможешь открыть окно?
* * *
В дом влетели фельдшеры, заполнив это крохотное домашнее пространство суетой, громкими голосами и горьким запахом лекарств. Как только все сообразили, что я и двух слов связать не могу, – они все переключились на Феликса, и тот начал объяснять им, что случилось, причем половину сказанных им слов я не понимала. «Тромболитики», «ангиозный», «гемодинамика» – все эти слова вылетали из его рта с такой же легкостью, как «аминь» – из моего. Я просто сидела, давилась слезами и держала Анну за руку, пока все они пытались предпринять что-то более действенное, чем мольбы.
Я почти залезла в машину скорой, вслед за носилками, и тут ко мне повернулась тетка-фельдшер, сдвинув на нос крохотные очки:
