— Пошли, дядя Федя, а то уже начинают!
Ирина пришла с Глебушкой. Заметив их, Федор протиснулся поближе.
— Ой, — обрадовалась Ирина, — это твоя дочка?
— Упаси бог, — испугался Федор, это дочка моего друга Савелия, Настенька.
— Здравствуй, Настенька. А это мой сын Глеб, — сказала Ирина.
— А у меня братик родился, — сообщила Настенька. — Герман! Папа побежал посмотреть. А я с дядей Федором.
— Братик? Поздравляю! — воскликнула Ирина.
— Ма, вон бабуля пришла! — Глебушка дернул Ирину за руку.
Ирина обернулась. С Татьяной Сергеевной она не разговаривала с того самого дня, когда попыталась забрать сына. Вот и сегодня она позвонила Глебушке и сказала, что они идут в театр на «Пиноккио» и чтобы он был готов. Отношения между Ириной и Татьяной Сергеевной не хотели налаживаться и, по-видимому, зашли в тупик. Удивительное дело, но Ирина не чувствовала себя виноватой. Раньше чувствовала, а сейчас нет. Татьяна Сергеевна, завидев дочь и внука, устремилась к ним, Ирина молча смотрела.
— Ма, я не хочу с ней, она все время всех ругает! — сказал Глебушка. — Я хочу домой.
— Здравствуй, Ирина, как ты? Думала, не найду вас, народу прорва, неужели все так хорошо знают английский? — Татьяна Сергеевна переводила взгляд с Ирины на Федора.
— Мама, знакомься, это Федор, это Настенька.
— Татьяна Сергеевна. — Она протянула руку Федору, и тот галантно ее поцеловал.
— Извините, мне нужно к ребятам, — сказала Ирина. — Глебушка, идешь?
И они ушли, а Федор и Татьяна Сергеевна остались. Татьяна Сергеевна пожала плечами и обиженно проговорила:
— Дети взрослые, родители им больше не нужны. Ты, Настенька, слушайся папу…
— Это не мой папа! Мой папа поехал к маме и братику Герману в роддом, — сообщила Настенька.
— А… ну ты его тоже слушайся, — слегка растерялась Татьяна Сергеевна.
— Пойдемте в зал? — предложил Федор.
Они вошли. Зал был полон. Студенты, сидевшие на полу в проходе, встретили Федора радостными криками. Девчонки зашептались.
— Здрасте, Федор Андреевич!
— Садитесь к нам!
— Ой, Федор Андреевич, это ваша дочка?
— Это Настенька, дочь моих друзей! — ответствовал Федор. — Поздоровайся, Настенька!
— Здрасте!
— А где твоя мама?
— Мамочка в роддоме, родила братика Германа!
— А где твой папа?
— Папа пошел в роддом.
С первого ряда им уже махал Эмилий Иванович…
Главный режиссер Молодежного Виталий Вербицкий на правах хозяина сказал похвальное слово, как он выразился, в сторону спикеров, которых давно знает, дружит с ними и трепетно следит за их сценическими успехами. Виталия Вербицкого хлебом не корми, дай покрасоваться, или, как сейчас принято говорить, попиариться. Он человек публичный, привыкший к восторгам толпы и особенно женщин, характер у него нордический, он не боится бросать вызов общественному мнению, причем иногда доходит до драки. Молодежный не остается в стороне и всячески помогает молодому поколению в творчестве, подчеркнул Виталий. Вот, даже сцену им предоставили, не пожалели, хотя английский язык, так сказать, «не наш профиль». Упоминание о молодом поколении выдало режиссера с головой — он не имел ни малейшего понятия о спикерах и считал их ребятишками.
— Это хорошо, — прокомментировал речь мэтра кот Базилио, — этот лицедей не подозревает, что его ждет! Мы его уделаем на раз-два! Новатор, тьфу!
Спикеры подглядывали в зал через дырочку в занавесе и делились впечатлениями.
— Алиса, вот твой Эмилий в первом ряду, с букетом! По-моему, он похудел!
— Любовь!
— Любовь-морковь!
— Ирина как на иголках! Переживает.
— Карабасик, это ты икаешь? Колбасит?
— Кто икает?
— Мальвина, ты?
— Ничего я не икаю!
— Тише! Не толкайтесь!
— Папа Карло, готов? Ни пуха! Пошел!
— К черту!
Публика тоже смутно представляла себе, что ее ждет, и собралась, в основном привлеченная рекламой на радио и в прессе, а также волшебным названием «Молодежный театр», репутация которого была общеизвестна, добавьте сюда английский язык, что придавало мероприятию душок легкого академического снобизма. И всегда можно было небрежно заметить, что вот сподобился или сподобилась, вчера в Молодежном, под крылом Виталия Вербицкого, на английском языке… Да-да, на английском, а что? Сейчас все знают английский. Плюс профессура иностранных кафедр, учителя спецшколы, родственники и друзья спикеров… Впрочем, все, как и предсказывал когда-то кот Базилио: «Одних родственников и дружбанов до фига, только свистни!»
Кроме того, последние события подогрели интерес к клубу и его участникам и создали им репутацию чуть ли не местной якудзы.
Виталия встретили и проводили оглушительными аплодисментами. Спикеры спикерами, а Вербицкий — кумир, любимец, городской анфан террибль, способный на все. «Пожелаем успеха нашим молодым дарованиям», — закончил он свой спич, ослепительно улыбнулся и захлопал. Занавес дернулся и поехал в стороны.
На сцене — папа Карло на табуретке, бревно в углу, очаг на стене. Папа Карло был хорош: большой, широкоплечий, с бородой, в красной бейсболке и туфлях с пряжками. По залу пробежал шепоток. Склонив голову к плечу, папа Карло принялся извлекать из своей шарманки душераздирающие звуки, а потом поставил инструмент на пол и посмотрел в зал. Прошла минута.
— Забыл слова! — прошептала лиса Алиса, хватаясь за сердце.
Тишина в зале стояла оглушительная.
— Спекся! Переволновался!
— «Бедный я, бедный!» — подсказал громким шепотом Дуремар.
Папа Карло молчал, разглядывая публику. Он сдвинул бейсболку на затылок, завел руку за спину и почесал под лопаткой, посмотрел на потолок, потом на нарисованный очаг.
— Держит паузу! — восторженно пискнула Мальвина.
У кого-то заверещал мобильник, и публика возмущенно повернулась к нарушителю. Тот, побагровев, судорожно тыкал в кнопки.
Папа Карло вытащил из кармана громадный клетчатый носовой платок и громко высморкался.
— Импровиз! — сказал Дуремар. — Идет по краю!
— Может, и правда слова забыл?
— Бедный я, бедный! — прошипела из бревна Буратинка.
— Сейчас бревно навернется! — сказал кот Базилио. — Оно завсегда в этом самом месте падает.
— Ша! Накличешь!
Шепоток в публике.
И тут папа Карло вдруг закашлялся, хватаясь за грудь. Откашлявшись, покачал головой, закрыл лицо руками и трагически пробасил:
