Это была машина отца Этель — белый «роллс-ройс „Сильвер Гост“» 1907 года выпуска. Самый прекрасный автомобиль на свете. Десять последних лет он простоял здесь, в пыли. И Андрей по ночам возился с ним, стараясь вернуть его к жизни. Он почистил каждую деталь двигателя. И теперь тот заводился с четверть оборота.
— Кто тебя просил это делать?
— Никто.
— Он на ходу?
— Да.
Андрей шагнул к автомобилю. Он хотел показать ей свою работу. Он ради этого всё и делал. Мэри рассказала ему, как Этель дорожит этой машиной. Потому Андрей и взялся за починку.
Он наблюдал за Эверлендом по приказу Бориса Петровича, в расчете на то, что однажды здесь объявится Ванго.
Чтобы выполнить задание, ему было необходимо завоевать доверие Этель. Он положил руку на капот.
— Стой! — приказала Этель. — Убери руку.
Ее глаза были почти закрыты. Голос звучал хрипло — так у нее сдавило горло.
— Запомни: если ты еще раз дотронешься до этой машины, я тебя отсюда немедленно выгоню.
Этель вошла в спальню брата и подкинула в камин охапку хвороста, чтобы оживить затухавший огонь. Пол спал.
Она села в кресло.
Когда-нибудь Этель уже не сможет вот так посреди ночи открыть дверь в его спальню. Она это знала. Ей даже не терпелось дождаться этого дня. Когда у Пола будет семья. Когда придется стучать, прежде чем войти. Когда в замке появятся «личные покои». Когда они оба изменят правила игры.
Когда наконец хоть что-то изменится.
Она протянула ноги к камину.
Для нее и Пола мир застыл со дня смерти их родителей.
Люди вокруг старели, но они не впускали в свою жизнь никого и ничего. «Роллс-ройс» был накрыт темным покрывалом, и такое же покрывало опустилось на их прежнюю жизнь. Никто не имел права в нее вторгаться.
С тех пор ничего не изменилось. Самолет Пола был копией той модели, с которой он играл в детстве. А маленькая Этель «водила машину», еще сидя у отца на коленях.
Нет ничего нового под солнцем.
И сквозь этот длинный ледниковый период пролетел единственный метеор. Это был Ванго. Она любила его. Она любила его всеми силами души.
Но он пролетел так быстро, этот метеор, что она не смогла его удержать, и мир вокруг нее не успел оттаять.
И когда она до утра сидела в прокуренных кафе, когда опьянялась лицами, музыкой, скоростью, — то знала, что этим спасается от тоски по нему.
Проснувшись, Пол увидел в кресле Этель. Он осторожно приподнял ее ноги и пристроил их на сиденье.
Она почти сразу открыла глаза.
Пол улыбался ей. Он включил для нее музыку в маленьком кабинете по соседству.
— Не хотел тебя будить, — сказал он.
— Я тебя тоже.
Она коснулась пальцами его лба.
— Я встретила в Лондоне твоих друзей-авиаторов, — сказала она.
— Им везет, что они видят тебя так часто, Этель.
— Они никак не поймут, чем ты занимаешься.
— Ты же видишь — ничем. Я ничем не занят. А ты?
— Пытаюсь жить.
— Ты выглядишь грустной, Этель. Все думаешь о нем?
— О ком?
Они помолчали, потом Этель вернулась к прежней теме.
— Твои друзья-авиаторы говорят, что ты не умеешь радоваться жизни. Музыка смолкла. Пол пожал плечами.
— У каждого свои радости, — сказал он.
Он поднялся и пошел в кабинет, чтобы перевернуть пластинку.
Летать наперегонки со стаями диких уток или под арками прибрежных скал возле маяка Данкенсби, переправляться верхом через глубокие реки… Вот что было для него радостью.
Из спальни донесся голос Этель.
— Кто этот русский, который ухаживает за лошадьми?
— Да так, бродяга, — ответил он, выходя из кабинета.
Она взглянула на брата.
— Бродяга?
— Бродяга, который искал работу.
— Тебя не удивляет, что сюда случайно занесло русского бродягу?
Он рассмеялся.
— Опять ты за свое… Вдруг это шпион! Семнадцатилетний шпион, пришедший с холода, чтобы следить за двумя сиротами.
Месяц назад у Этель уже возникали похожие подозрения. Она уверяла, что в Эдинбурге кто-то обшарил ночью ее номер в отеле, пока она отсутствовала. На это брат возразил, что ночью надо спать в своем номере.
— Этель, ты видишь людей, которых не существует, и не способна увидеть тех, кто находится рядом. Посмотри на Тома Кэмерона: как он вертится вокруг тебя!
Она пробормотала, улыбаясь:
— Ему давно пора остановиться, не то совсем свихнется.
Нужно сказать, что в последнее время все Кэмероны держали себя весьма странно. Родители Тома приезжали в замок Пола и Этель в состоянии крайнего возбуждения. Всем своим видом они показывали, что посвящены в какую-то тайну. Бросали туманные намеки, говоря ни к селу ни к городу о том, «чего им не положено знать» или «о чем следует пока умалчивать». И чем больше родители суетились, тем бледнее становился их сын, ежась от стыда и пряча глаза.
Во время этих визитов Этель почти никогда не бывала дома. Полу приходилось выпутываться самому, когда они заявлялись без предупреждения. У дворецкого Джона уже вошло в привычку недвусмысленно объявлять хозяину: «К вам из сумасшедшего дома с другого берега».
Они входили.
Пол каждый раз придумывал убедительные причины, чтобы оправдать постоянные разъезды сестры. Леди Кэмерон всегда отвечала: «Ну конечно! Пусть еще немного порезвится!» — как говорят, глядя на бегающую курицу, предназначенную для супа. Она снимала со стены картины, чтобы разглядеть подписи художников, пересчитывала хрустальные люстры и взвешивала на руке столовое серебро.
Этель лениво потягивалась в кресле у камина.
— Тебе и вправду нечего мне сказать о Томе? Ты с ним не говорила?
Сестра усмехнулась.
— Нет, клянусь тебе.
— В таком случае думаю, что возникло недоразумение… Бедный Том…
— Не беспокойся о нем.
В дверь постучали.
Мэри принесла чай. Этель встала, обняла старушку и завертела ее в сумасшедшем вальсе. Пол широко распахнул двери кабинета, чтобы они лучше слышали граммофон.
Степенный дворецкий Джон вошел и, увидев эту сцену, остановился, донельзя ошеломленный.
Мэри даже не успела поставить поднос. Она с испуганным кудахтаньем кружилась по комнате в объятиях Этель; так они и вальсировали вместе с чайным прибором. Пол подхватил на лету первую падающую чашку, потом вторую, а затем и чайник. Джону достались сброшенные туфли Этель.
