— Вы из полиции? — спросил он.
— Да…
— Тогда скажите своим товарищам, что на последнем этаже осталась моя бабушка. Она там ищет своего кота. Не хочет выходить без него.
Полицейский держал на руках младенца так опасливо, словно это была бомба, грозившая вот-вот взорваться. Он сунул ребенка первому попавшемуся человеку, взмахом руки подозвал своих коллег и побежал к зданию. Вдали послышался вой пожарной машины.
— Ребята, на шестом этаже осталась старушка!
Тем временем Ванго незаметно растворился в толпе.
Мелкие чудеса идут об руку с большими несчастьями. Он всегда это знал. Нужно просто верить в удачу, и все получится.
Ванго пробрался к двери семинарии, налег на нее плечом. К несчастью, она была заперта. Отступив на шаг, он собрался еще раз толкнуть ее, но тут, на его счастье, она отворилась сама. Зато, на его беду, открыл ее семинарский сторож Вебер. И это называется «на счастье»? Нет, куда там. Ванго сжался от страха.
С минуту они молча глядели друг на друга.
Мог ли сторож не узнать Ванго?! Бедняга считал мгновения, в надежде, что ему повезет еще раз. Лицо Вебера побагровело. Он разинул рот и поперхнулся, едва сдержав крик.
Ванго затаил дыхание.
— Нина Бьенвеню!.. — прохрипел наконец Вебер.
— Что? — переспросил Ванго.
— Это Нина Бьенвеню!
— Кто-кто?
— Я штучка не столичная…
— К-к-как?..
— …мордашка симпатичная…
В устах монаха-капуцина в халате эти слова звучали более чем оригинально. Его щеки залил багровый румянец.
— Обними меня, дружочек, мой красавчик, мой цветочек…
И Вебер в самом деле распростер объятия. Ванго отшатнулся.
— Смотрите! — торжественно объявил сторож. — Сама Нина Бьенвеню, певица из «Рыжей Луны»!
Ванго обернулся. На другой стороне улицы появилась хорошенькая босоногая девушка в ночной сорочке выше колен, на вороте — опушка из розового меха, на бедрах — розовые фланелевые бантики, и лицо того же цвета. Ванго узнал певицу Нину Бьенвеню, звезду кабаре «Рыжая Луна» на Монмартре. Ей было двадцать пять лет, и ее боготворил весь Париж.
Значит, последней маленькой удачей Ванго стала Нина. Идеальный отвлекающий маневр. Певичка тоже оказалась закопченной, как селедка, в своей огромной квартире на втором этаже.
Глаза Вебера лучились, точно звезды. Он знал наизусть все ее песенки.
Нужно заметить, что Раймундо Вебер был монахом-капуцином из Перпиньяна. По достижении пенсионного возраста его перевели сторожем в столичную семинарию, где он по ночам забирался в часовню и играл фокстроты на органе. И хотя ростом он не вышел — всего метр пятьдесят пять, — его огромные руки брали каждая по две октавы.
Выпятив грудь, он сорвал с себя халат и взмахнул им над головой, словно тореадор плащом. Под халатом оказалась клетчатая пижама. Монах направился к певице танцующими шажками, словно приглашал ее на уличное танго. Наконец он склонился перед ней в поклоне (отчего его голова, с учетом роста ее владельца, оказалась чуть ли не на уровне мостовой), снова величественно взмахнул своим халатом и набросил его на голые плечи красотки.
— Вы позволите, мадемуазель? Со всем моим восхищением.
Нина Бьенвеню улыбнулась.
А Ванго был уже внутри. Он пробежал по длинному коридору и попал во внутренний дворик. Тут он услышал приближавшиеся голоса, нырнул в темный угол и проворно, как ящерица, взобрался на стену по водосточной трубе. Оказавшись на крыше, он перевел дух.
Ванго всегда чувствовал себя лучше в соседстве с небом, его инстинктивно тянуло к высотам. Взять хоть вчерашнее несчастье, которое грозило разбить ему жизнь, — разве не случилось оно именно тогда, когда он впервые лег наземь?
Все свое детство он провел среди птиц на скалах, отвесной стеной уходивших в море. Он приручил эту крутизну.
Ванго прошел несколько метров по узкому карнизу. Келья отца Жана находилась здесь, в маленьком домике, на задах мощеного двора.
Отец Жан, единственная его надежда…
На крыльце у входа караулили двое мужчин.
Эти охранники никак не нарушали планов Ванго — он был не так глуп, чтобы пытаться попасть в дом через дверь, — : но его обеспокоило их присутствие. Ему не хотелось, чтобы отца Жана донимали из-за него расспросами. А главное, он боялся, как бы старика не сочли его сообщником в бегстве или в проступке, который он якобы совершил. Проступок… Но какой?
Нанимаясь в конце дня чистить картошку на кухне «Курящего кабана», Ванго преследовал только одну цель — узнать, в чем состоит его преступление. Он обнаружил там пристанище комиссара, выслушал его, но так ничего и не понял. Единственное прозрение принес ему другой голос; нежный, как летний дождь, он, однако, поднял настоящую бурю в его душе, заставив зажмуриться, чтобы сдержать слезы.
Этель.
Впервые за истекшие пять лет он снова услышал голос Этель.
Значит, она пришла.
В ресторане он даже не мог обернуться, чтобы взглянуть на нее. Но по звуку ее голоса понял, что она ничуть не изменилась. Ванго познакомился с Этель в 1929 году, когда ей было двенадцать лет, а ему четырнадцать. Эта встреча многое изменила в его жизни. Начиная с того дня мир стал казаться ему гораздо прекраснее и сложнее, чем прежде.
В окне комнаты отца Жана мерцала свеча. Наверное, он был у себя. Ванго вскарабкался по водосточной трубе, повис над пустотой, спрыгнул на край подоконника верхнего этажа и тем же акробатическим приемом спустился на этаж ниже. Как раз под ним, на ступенях крыльца, полицейские покуривали сигареты. Ванго прижался лицом к стеклу. Комнату слабо освещала единственная, почти сгоревшая свеча. Он увидел отца Жана, лежавшего на кровати.
Ванго улыбнулся: наверное, старик задремал, погрузившись в свои вечерние размышления. Очень на него похоже. Отец Жан был полностью одет и держал в руках четки.
Окно было не заперто, Ванго осталось лишь толкнуть створку и спрыгнуть в комнату.
Теперь он почти спасен: отец Жан рядом, и значит, ничего плохого с ним больше не случится.
Но Ванго боялся его напугать. Он позвал шепотом:
— Это я, падре. Я, Ванго…
Окно было приоткрыто, из-за этого в комнате было холодно. Ванго не посмел подойти к кровати. Он решил дождаться, когда священник проснется сам.
В поисках стула он заметил, что часть комнаты огорожена шнуром, протянутым в метре от пола.
Ванго пролез под шнуром и подошел к маленькому письменному столу, возле которого провел столько часов рядом со своим старым другом.
— Стол подобен кораблю, — сказал ему однажды отец Жан, усаживаясь. — Вот так и нужно работать. Ты склоняешься над книгой — и распускаешь паруса.
