Ванго принялся собирать вишни. Но они проскальзывали сквозь прутья корзины, и он стал искать большие листья, чтобы застелить дно. Однако, подойдя к рощице фиговых деревьев, он услышал голоса.
За деревом, возле ульев, стоял Зефиро. Ванго хорошо видел его в просветах между ветками. Он говорил. Его голос звучал глухо из-под головного убора, какие носят пчеловоды, — нечто вроде шляпы, с которой свисала густая сетка, защищавшая лицо и шею от пчелиных укусов. Рядом стоял другой человек в таком же уборе, но, поскольку он был гораздо меньше ростом, сетка покрывала его чуть ли не до пояса.
— Правосудие нуждается в вас, но это будет в последний раз. Как только его арестуют, вас больше не станут беспокоить.
Пораженный Ванго плюхнулся на траву. Он узнал этот голос, говоривший по-французски. Нет, не может быть!
— Ну будьте же благоразумны, — настойчиво добавил коротышка.
— Ты знаешь, что я вынужден подчиниться, — ответил Зефиро. — Эти твои варварские ухищрения…
Не стоит так нервничать, святой отец, — спокойно ответил его собеседник.
— Последний раз, в Париже, ты даже не сумел поймать его.
Комиссар Булар промолчал. Он взмок от пота под своей сеткой. Да и его дорожный костюм был слишком плотным для южного климата.
— Обратитесь к кому-нибудь другому, — сказал Зефиро.
— Никто не знает его лучше, чем вы. Я гарантирую, что ваша жизнь будет вне опасности.
Зефиро явно рассердился.
— Я рискую больше, чем моей жизнью, — вскричал он. — На нее мне плевать!
Булар знал, что он не лжет.
— Ну так что? — спросил комиссар. — Вы согласны?
Зефиро сдернул сетку, и пчелы тут же затанцевали вокруг головы хозяина. Булар отступил на шаг.
— Скотина ты, комиссар, — сказал Зефиро.
— Значит, согласны?
И Ванго услышал ответ, на сей раз прозвучавший ясно и четко:
— Да.
— Ну, что ж, инструкции вы от меня получили, — сказал Булар, повернувшись, чтобы уйти. — До скорого. Увидимся на месте. Не забудьте: еще до конца месяца. Удачи вам, святой отец.
Зефиро остался один.
Он присел возле ульев и стал наблюдать за суетой рабочих пчел, которые сперва задерживались у лётки, ловя в воздухе ароматы цветов, а потом разлетались в поисках добычи, каждая в свою сторону. Их место занимали другие, вернувшиеся, охмелевшие от долгих трудов, словно ночные работяги, которые завершают свою работу в тот час, когда другие к ней только приступают.
Зефиро мог бы часами сидеть в размышлениях, но, подняв глаза, он вдруг увидел наведенный на него ружейный ствол.
— Что ты делаешь, Ванго?
— Не двигайтесь. И не надейтесь, что я вас пожалею.
— Опусти ружье.
— Что вы знаете обо мне? Говорите всё, что вы знаете!
— Да о чем ты?
Услышав, как Зефиро произнес «да», Ванго помчался в огород. Пиппо Троизи стоял к нему спиной, согнувшись в три погибели и глядя в землю. Он вырывал сорняки, душившие спаржу, и продолжал бурчать себе под нос:
— Невидимый… невидимый… Такой же невидимый, как мой зад…
По правде сказать, среди салата-латука и капусты эта часть его тела и впрямь была самой заметной.
Ванго незаметно схватил ружье и побежал обратно.
Перед тем как навести ружье на Зефиро, он проверил, есть ли в нем патроны.
— Скажите мне то, что знаете, и я исчезну.
— Да я ничего не знаю о тебе, — повторил падре. — Я бы и рад тебе помочь, но вправду ничего не знаю. Ты же мне никогда о себе не рассказывал.
— Вы лжете. Комиссар сказал, что вы знаете всю мою жизнь.
Зефиро выпрямился. Ванго щелкнул затвором.
— Не двигайтесь! — приказал он.
— Ты слышал, как я говорил с комиссаром?
И Зефиро шагнул к юноше, который не отступил ни на шаг.
— Ты заблуждаешься, Ванго, ты просто ничего не понял.
— Предупреждаю вас: я буду стрелять.
— Если ты нас подслушивал, то должен знать, что я не дорожу своей жизнью.
— Говорю вам: не двигайтесь! — снова приказал Ванго.
— Но я дорожу твоей жизнью, Ванго. Поэтому прошу — опусти ружье. Ты не знаешь, во что превращается жизнь человека, ставшего убийцей другого.
— Нет, я это знаю.
И они пристально посмотрели друг на друга.
— Положи ружье.
— Я защищаю свою жизнь, — сказал Ванго и дослал в ствол второй патрон. Вокруг них взволнованно гудели пчелы.
— Не подходите ко мне, — повторил Ванго.
Его палец дрожал на курке.
Но через долю секунды ружье оказалось в других руках.
Зефиро обхватил пальцами ствол, резко дернул ружье к себе и направил его в сторону. В этот же миг сильная подножка опрокинула Ванго, и тот рухнул на пыльную прогалину.
20
Улица Паради
Зефиро вынул патроны из ружья, сунул их в карман своей коричневой рясы и бросил ружье на траву.
Ванго все еще лежал у его ног. Он пытался приподняться, опираясь на локти. Солнце немилосердно жгло ему голову, не давая тени.
Монах не глядел на него. Он сорвал ягоду инжира с ветки у себя за спиной, сел к подножию дерева и, разрывая пальцами багровую мякоть, заговорил.
— Слушай меня, Ванго. Я хочу рассказать тебе одну историю. Если ты дослушаешь ее до конца, тебе будет легче все понять.
В возрасте тридцати лет я стал капелланом во французской армии.
Это произошло почти случайно.
В 1914-м, когда началась война, я уже был монахом и жил на западе Франции. К тому времени я два года ухаживал за садом в аббатстве на краю одного островка в открытом море. А попал я туда потому, что меня отвергли два итальянских монастыря. И вот мне подыскали это особое место в общине, состоявшей из пятидесяти монахинь. Я был там единственным мужчиной. Я был счастлив в своем саду. Я был строптивым монахом, но все же монахом, и не желал себе иной доли. Нередко мне приходилось работать вместе с крестьянами на болотах. Я дружил с мельниками, солеварами, со всеми моряками в порту. Мой сад был самым красивым на атлантическом побережье.
В начале 1914 года все молодые люди этого острова пошли воевать. Германия захватила Бельгию. Франция вступила в войну.
Я был их ровесником, и мне захотелось последовать их примеру.
Аббатисой тогда была мать Елизавета. Она дала мне свое благословение. Ей казалось, что война смягчит мой нрав.
Я сел на поезд в Шалане и уехал в Париж повидаться с епископом. Я признался ему, что я итальянец. Он ответил, что не считает это грехом.
