Вдали виднелось озеро Лох-Несс.
— Да, здесь красиво, — признал комиссар.
Этель молча присела на обломок скалы.
Булар остался стоять. Этот пейзаж напоминал ему родной Обрак, с его высокими плато: он вырос между Авейроном, Лозером и Канталем, там, где снег не сходил пять месяцев в году.
— Сколько держав даже не подозревают о нашем существовании! — вполголоса сказала Этель.
Булар нахмурился.
Девушка говорила, закрыв глаза.
Небо на западе начало темнеть. Этель пояснила:
— Это изречение было написано на лоскутке, с которым он не расставался. «Сколько держав даже не подозревают о нашем существовании».
Встряхнувшись, она добавила, совсем другим тоном:
— Я сказала вам только потому, что это вряд ли поможет найти его.
— Весьма благодарен, — иронически ответил Булар.
И верно: такая загадка ни на что не годилась, разве только украсила бы собой детективный роман.
— Это фраза из «Мыслей» Блеза Паскаля, — сказал Булар, который читал не только детективы.
Он спросил:
— Лучше скажите-ка мне, вам ничего не говорит такое прозвище — Кротиха?
Этель молчала.
— Это моя единственная зацепка на сегодняшний день, — признался комиссар. — Единственная. На следующий день после бегства Ванго Романо к нему в семинарию пришла девушка лет четырнадцати. Она попросила привратника сказать Ванго, что его ждет Кротиха. Когда я подоспел туда с двумя помощниками, ее уже не было.
— А что это такое — кротиха?
Булар попытался жестами изобразить зверька.
Этель глядела на него с растроганной улыбкой.
— Так что же, — спросил он, — вам это ничего не говорит?
— Пора ехать, господин комиссар. Если вы будете и дальше докучать мне вопросами, я оставлю вас здесь.
И она побежала к машине.
Мысль о том, что другая девушка разыскивает Ванго, была ей неприятна.
Через двадцать минут они приехали на вокзал. Поезд уже готовился к отправлению, и на перроне не было ни души, кроме Этель и Булара.
— Я никогда не слышала прозвища, о котором вы говорили, — неохотно сказала девушка, пожимая руку комиссару. — Но если вы ее найдете, сообщите мне.
Булар уже стоял на подножке вагона.
— Вы имеете в виду Кротиху? — спросил он.
Этель кивнула. Какой-то молодой человек в фуражке опрометью выбежал из здания вокзала и едва успел вскочить в отходивший поезд. Два свистка пронзили холодный туман этого майского утра.
Поезд уже исчезал из виду, а Этель, издали казавшаяся совсем маленькой, все еще стояла в одиночестве на перроне, раздумывая о том, как ей хотелось бы всю ночь говорить о Ванго, обо всем, что она помнила, а помнилось ей только одно — их встреча в цеппелине.
Ванго. Его манера открывать и закрывать глаза, рассказывать истории, произносить такие удивительные слова, как «Бразилия», чистить картошку, придавая ей идеальную восьмигранную форму, любоваться волнами из нижнего люка, декламировать короткие стишки на неведомых языках, готовить в два часа ночи, где-нибудь над Тихим океаном, гренки — нежные и сладкие, как воспоминание.
Этель не смогла бы рассказать ничего другого, кроме этих мелочей, потому что за три короткие недели полета вместе с Ванго она жила только настоящим и потому что в тот день, когда жизнь безжалостно заставила ее размышлять о прошлом, а главное, о будущем, в тот день было уже слишком поздно.
А комиссар, глядя в окно на уменьшавшуюся фигурку девушки на перроне, испытывал непостижимое удовлетворение от своей поездки. Он нашел то, что искал: теперь у него был след, которого ему так недоставало.
И он расположился поудобнее на своем месте.
Утром этого дня, когда Мэри принесла комиссару чай, ему удалось выспросить у нее самое важное, искусно ввернув свой вопрос между двумя комплиментами по поводу ее булочек с черничным джемом.
Путешествие, которое стало судьбоносным для Этель и Пола, проходило между 10-м августа и 9-м сентября 1929 года.
— Да, мусью Пулард, они уехали оба, бедные детки. Я прекрасно это помню. Этель было так плохо. Она все хворала после смерти родителей. А вернулась — ну прямо не узнать!
— Ей стало лучше?
— Выздоровела, мусью Пулард, совсем выздоровела!
И Мэри начала сморкаться. Комиссар внимательно слушал.
— Они путешествовали на дирижабле «Граф Цеппелин», это было пять лет назад. Да вы, наверное, слышали? Знаменитый кругосветный перелет 1929 года! Их фотографии даже попали в газету. Бедные детки…
— Бедные детки, — радостно повторил Булар.
Ибо тот же самый цеппелин пролетел над собором Парижской Богоматери на следующий день после убийства монаха, во время бегства Ванго.
Казалось бы, такая малость… Но человеку с опытом Булара это случайное совпадение давало ключ к разгадке.
15
Бешеным галопом
Париж, Вандомская площадь, отель «Риц», тремя днями позже
Борис Петрович Антонов сбрил усы.
Это привело его в ярость, но приказ поступил из таких высоких сфер, что спорить из соображений кокетства было совершенно немыслимо.
И теперь он напоминал седоволосую куклу-голыша.
— Это всё, что ты нашел?
Борис листал тощий блокнотик; а его собеседник — молодой человек, похожий на студента, — комкал фуражку в руках, запачканных чернилами. Они сидели в баре отеля. Рядом пили чай три пожилые дамы, благоухавшие белой лилией и бергамотом.
— Где остальное? — спросил Борис.
— В Темзе.
Борис ударил себя по лбу.
— Ты выбросил все остальное из чемодана в воду?
— Так мне приказали.
Судя по акценту, оба они были русскими, но говорили по-французски, чтобы не привлекать к себе внимания. В соседнем зале пианист наигрывал какие-то томные мелодии. По мраморным плитам холла звонко цокали каблуки.
Землисто-бледное лицо Бориса совсем побелело при виде очередного наброска на страничке блокнота.
— Поразительное сходство, не правда ли? — сказал студент, положив наконец фуражку на стол.
Борис прожег его злобным взглядом. Портрет изображал самого Бориса Петровича Антонова, нарисованного Этель и скопированного в блокнот Огюстеном Авиньоном.
И этот портрет таинственного стрелка с паперти Нотр-Дам находился теперь в руках всех полицейских служб страны.
Борис в ярости перевернул страницу. Больше всего его разозлил вид усиков, которыми пришлось пожертвовать из-за проклятой девчонки, чтобы стать неузнаваемым.
