А панорама, нужно сказать, была великолепной. Слева от дирижабля вставало бледное, словно припудренное инеем, солнце. Над заснеженными горными вершинами вздымался розоватый туман. Цеппелин как будто играл в плавную чехарду с острыми пиками и ущельями. А вдали высился Монблан, бдительно охранявший свое белоснежное стадо.
— Боже мой! — воскликнул старик с эспаньолкой, зачарованно глядя в окно. — Какое чудо! Просто не верится!
Певец у него за спиной открыл глаза и зевнул. Встав с кресла, он тоже посмотрел в окно, однако не вниз, а в сторону кормы цеппелина, вернее, той страны, откуда тот взлетел. Когда через несколько мгновений старик встретился с ним взглядом, ему показалось, что коммерсант плачет.
— Вы… Вам нехорошо?
Немец вздрогнул.
— Кому — мне?
— У вас слезы на глазах.
Певец расхохотался.
— Да я просто спал как сурок и еще не прочухался, вот и все! Погодите, сейчас приду в норму.
Он вытер платком глаза и сказал:
— Кстати, о сурках: вам известно, что в берлинском зоопарке…
И толстяк начал рассказывать смешную историю о встрече пингвина с сурком, намеренно повышая голос, чтобы его услыхал даже глуховатый игрок в бридж, однако вместо смеха вызвал у публики только усталые вздохи.
В полдень дирижабль уже летел над Флоренцией.
Эккенер вошел в кают-компанию.
Кубис накрывал столы к обеду. Внизу, под ними, блестели на солнце крыши Тосканы. Метрдотель отворил окно и поставил на граммофон пластинку с мелодичным вальсом. Почти все пассажиры еще сидели в своих каютах.
Миновав горы, цеппелин пошел на крейсерской — трехсотметровой — высоте, то есть достаточно близко к земле, так что можно было услышать восторженные крики детей на площадях или колокольный перезвон и увидеть флорентийцев, выбегающих из домов, чтобы полюбоваться воздушным кораблем.
Это зрелище сопровождалось чудесной музыкой, льющейся из граммофона.
Эккенер стоял на пороге. Его мучило несоответствие между благолепием, царившим в салоне, и страхом, который терзал его с самого утра. Он был уверен, что Ванго найдут. Но как предупредить беглеца о том, что ему грозит опасность?
— Кубис…
— Слушаю, командир.
— Скажите этим двум полицейским, что они могут обедать здесь, вместе с пассажирами.
Метрдотель кивнул.
Эккенер хотел выиграть время. Ведь он сам подал Ванго эту идею — спрятаться в цеппелине. Но теперь это грозило юноше роковым исходом. Как только Ванго обнаружат, его сейчас же передадут французской полиции, а та признает в нем беглеца.
Однако кто же мог донести на него немецким властям? Вот что было совершенно необъяснимо.
Казалось, сам дьявол ополчился на этого мальчика.
Два часа спустя пассажиры уже кончали обедать. Им подали утку и белое вино с виноградников Юра. Макс Грюнд не произнес за столом ни слова. Он запретил своему помощнику обедать вместе с ним, отослав его наблюдать за действиями экипажа в килевой части цеппелина.
Эккенер хотел использовать обеденное время, чтобы предупредить Ванго, но ему пришлось отказаться от своего плана, когда он увидел, что Грюнд пришел один. Командир сидел в углу за чашкой кофе и любезно отвечал на расспросы пассажиров.
Так, он рассказал им, что в 1915 году, во время войны, один военный цеппелин был сбит в Бельгии, над Гентом, прямо над сиротским приютом, который содержали монахини. И один из солдат, Альфред Мюллер, пробив крышу здания, рухнул на кровать молодой монахини.
— Господи боже! — со смехом воскликнула леди Драммонд.
— Правда, монахиня уже встала с постели, но солдат Мюллер клялся, что простыни были еще теплыми.
Макс Грюнд, в отличие от остальных, не засмеялся.
— Вот почему мы не держим парашютов на борту, — закончил командир. — Я больше полагаюсь на Провидение.
— Тем более что оно дарит такие пикантные встречи, — добавил любитель Вагнера заплетающимся языком.
Леди Драммонд возвела глаза к потолку: этот вульгарный тип донельзя шокировал ее. Да и все остальные пассажиры с момента взлета избегали его общества.
Один только старичок с эспаньолкой, который был уверен, что видел толстяка плачущим, не спускал с него глаз, пытаясь заглянуть под маску этого шута.
Кубис уже приготовился подать обедающим еще кофе, как вдруг раздался звонок из рубки.
Грюнд вскочил с места.
В следующее мгновение дверь кают-компании с треском распахнулась.
На пороге стоял Ноль-без-палочки. Его одежда была разорвана, правое ухо кровоточило. Но он как будто не замечал этого и старался держаться как можно более естественно и непринужденно. На его лице блуждала идиотская улыбка, одну руку он держал в кармане, а второй помахивал из стороны в сторону, словно хотел сказать: не обращайте на меня внимания!
Прихрамывая, он подошел к своему шефу и что-то шепнул ему на ухо. Никто из окружающих его не услышал. Макс Грюнд легонько подтолкнул его к двери, и они оба вышли. Эккенер извинился перед пассажирами и догнал полицейских в коридоре.
— Что случилось? — спросил он.
— Мы засекли вашего нелегала. Агент Хайнер его нашел.
— Я заметил, что кто-то в темноте поднимается по лесенке, окликнул его несколько раз, но он не ответил. Он явно пытался удрать через верхний люк.
— Разве там наверху есть какой-то люк? — спросил Макс Грюнд.
— Да, — неохотно ответил Эккенер. — Через него выходят наружу, чтобы залатать обшивку цеппелина.
— Но этого люка нет на моем плане.
— Плевать я хотел на ваш план. Мое дело — заниматься дирижаблем, а не вашими бумажонками.
И Эккенер обратился к Хайнеру:
— Где он сейчас?
— Я его оглушил, он валяется там, на полу, возле винной кладовой.
— Он сопротивлялся?
— Я успел схватить его за ноги, когда он уже влезал в люк. Он кричал, что ему лучше умереть. Мы схватились…
«Бедный малыш», — подумал капитан и сказал вслух:
— Я хочу его видеть.
— Вы его увидите только с моего разрешения! — рявкнул Грюнд.
— Тогда я вас немедленно высажу.
— Я представитель полиции рейха!
— Да, но мы сейчас в Италии, уважаемый. И ваш рейх здесь бессилен. По крайней мере сейчас.
Максу Грюнду стало не по себе: этот старый псих вполне мог осуществить свою угрозу. Поколебавшись, он сказал:
— Я вижу, вас очень заботит этот человек. Хочется верить, что это не вы помогли ему проникнуть в дирижабль, командир. Ладно, ведите нас, Хайнер.
