Но он знал и другое: если бы преступление, в котором его обвинили, стало кому-нибудь здесь известно, его никогда не пустили бы на борт.
Эккенер находился на своем обычном посту — у правого окна пилотской кабины.
Он глядел на пустынное взлетное поле, где только что вспыхнули в темноте фары автомобилей, подъезжавших к дирижаблю. Рулевой запросил еще несколько минут, чтобы проверить устойчивость аппарата. Командир охотно предоставил ему нужное время: он был очень доволен, что еще какие-то запоздавшие зрители смогут присутствовать при взлете. Эккенер испытывал горячую признательность к тысячам людей, разделявших его страсть к дирижаблям: эта страсть заставляла их вставать среди ночи только ради того, чтобы увидеть взлет «Графа Цеппелина».
Он сел в свое маленькое деревянное кресло, облокотившись на край открытого окна, рассеянно вынул из кармана помятый листок и снова проглядел текст. Это была статья, вырезанная из французской газеты. Он случайно заметил ее на столе — видимо, забыл кто-то из пассажиров, живших в отеле «Кургартен». С тех пор прошло три дня, но он никому не показал ее. В статье говорилось о жестоком преступлении, совершенном в Париже. Убийство. К трем колонкам репортажа прилагалась фотография Ванго.
Эккенер вовсе не собирался долго держать на борту своего юного пассажира. Едва увидев его спящим сном праведника на койке в каюте, он сразу почувствовал, что парень ни в чем не виноват.
Однако если он и был уверен в его непричастности к убийству, то сильно сомневался в объективности суда. Ванго ни в чем не походил на других молодых людей. Вся его жизнь была сплошной тайной. И при ближайшем рассмотрении в ней могли бы обнаружиться такие темные пятна, каких очень не любит человеческое правосудие.
Ему грозил эшафот.
Поэтому Эккенер рассчитывал высадить парня, по окончании перелета, в Латинской Америке, где он сможет начать жизнь заново. Для него это будет путешествием в один конец, в неизвестность. «Странная судьба, — подумал он. — Бывают на земле такие люди, о которых никогда ничего не известно — ни откуда они пришли, ни куда идут».
Автомобили были уже метрах в двухстах от цеппелина. Эккенер слышал их пронзительные гудки. Он сложил газетную вырезку, встал и приказал капитану дать сигнал к взлету.
— Мне бы хотелось пролететь над горами до десяти утра. Позже мы рискуем столкнуться с проблемами. А у меня нет никакого желания посадить «Графа Цеппелина» на скалы посреди эдельвейсов.
— Слушаюсь, командир. Рулевой закончит укладку балласта после взлета. А мы готовы.
Вытяжные ручки управления позволяли связываться из рубки с механиками, отвечающими за работу пяти двигателей дирижабля.
У всех окон в каютах пассажирского отсека теснились люди.
Толпа зрителей на поле окружила цеппелин.
Экипаж начал сливать воду из мешков, чтобы облегчить аппарат. Причальные канаты врезались в руки людей, удерживающих цеппелин на земле. Вода обрызгивала зевак, вопивших от неожиданности. Хуго Эккенер приготовился выкрикнуть свое знаменитое «Давай!», означавшее приказ «Отпустить канаты!» — это был сигнал к торжественному моменту взлета.
Но именно в этот миг около цеппелина резко затормозили сразу четыре машины. Из них выскочили полтора десятка вооруженных людей. Захлопали дверцы, и из рупора раздался окрик:
— Стойте! Командир Эккенер, остановитесь! Приказ Министерства внутренних дел! Не двигаться!
Эккенер стиснул зубы.
Ему не понадобился рупор, чтобы зычно выкрикнуть в ответ:
— У меня есть все необходимые допуски! Швейцария и Италия дали нам по радио «добро»!
— Полет разрешен, — подтвердил гнусавый голос, — но два пассажирских места реквизируются для лиц, которые будут обеспечивать наблюдение и безопасность. Откройте люк! Это приказ!
Эккенер разразился грубыми ругательствами, которые невозможно здесь воспроизвести, потом шумно отдышался и сказал:
— Откройте им. Пускай ночуют хоть в сортире.
И велел принести лестницу из ангара.
Двое агентов поднялись на борт, и Эккенер узнал в них Макса Грюнда и его спутника Хайнера. Лестницу убрали, люк задраили.
— Давай! — приказал командир.
И цеппелин взмыл в небо под восторженный рев толпы. Под грузной тушей аппарата заработали, один за другим, двигатели. Теперь светились только передние окна гондолы. Остальная масса дирижабля выглядела темно-фиолетовой тучей в ночном небе.
В эти минуты леди Драммонд-Хей записывала в блокноте своим изящным почерком: «Земля удаляется. Началась мечта. С высоты Боденское озеро кажется зеркальцем в темной комнате. Мы летим!»
А повар Отто плакал горючими слезами, упершись лбом в кафельную стену своей кухни.
Капитан Леман с тревогой глядел вслед удалявшимся полицейским машинам, которые сверху казались крохотными светящимися точками.
Толстяк коммерсант во всю глотку распевал оперные арии в коридоре возле кухни, вдыхая аромат свежеиспеченных булочек:
— Попутный ветер, дуй сильнее в паруса! За морем ждет меня к себе моя краса…
Внезапно он умолк. За спиной он услышал голос Эккенера, который шел навстречу двум полицейским.
— Вы хотели со мной поговорить, господа?
— Да, командир. Мы здесь не только для того, чтобы контролировать ваш маршрут. Мы располагаем еще и секретной информацией.
Эккенер стоял с каменным лицом. Макс Грюнд угрожающе взглянул на него.
— Герр Эккенер, на борту этого цеппелина находится нелегал.
11
Нелегал
— Всего один? Я-то вижу перед собой двух нелегалов, господа! — ответил Эккенер, оглядывая гестаповцев с головы до ног. — Господин Кубис укажет вам, где вы будете ночевать. Это единственное свободное место, которое мы можем вам предложить. Вы уж извините, там скверно пахнет, так как мы не выбрасываем мешки с отходами и грязную техническую воду, чтобы не облегчать аппарат… Мы вообще ничего не выбрасываем, и это единственная причина, по которой я оставляю вас на борту!
Злые шутки Хуго Эккенера звучали натянуто, они были ему несвойственны. Он слишком разговорился и сознавал это.
Откуда им стало известно о присутствии Ванго? Это же невозможно! Эккенер ничего не понимал. Макс Грюнд пристально смотрел на капитана, словно угадывая его мысли.
— Господин Эккенер…
Но полицейскому не удалось договорить: жизнерадостный немец-коммерсант протиснулся между ними, снова напевая мелодию из «Летучего голландца» Вагнера.
— Па-пам! Па-па-а-а-а-ам!
Певец умолк на минуту и спросил:
— А вы разве еще не проголодались?
Он обращался к полицейскому Хайнеру, но тот сухо велел ему пройти в кают-компанию.
