Трагедией лучше всего распорядиться, превратив ее в свою отличительную черту, в интересный эпизод из своей жизни, которым можно хвастаться. Так поступала Фелисити. И так же поступаю я. Все эти годы у меня в ушах звучал ее знакомый, наставляющий голос: “Не принимай ничего всерьез. Все это — только сказка. Кто спал в моей постели?” Как будто был какой-то выбор. Каждая семья, сколько ни сопротивляется, под конец ложится в одну и ту же старую постель, и мы с Фелисити тоже. Она, правда, однажды уклонилась в особенно трудную минуту: предоставила мне одной обнаружить мать в петле; но разве она могла знать, что должно случиться? Да и я, разве я не такая? Джой позвонила мне в Лондон и сообщила, что у Фелисити удар, она в больнице, а как поступила я? Измыслила какой-то предлог, чтобы не помчаться к ней в то же мгновение, и продолжала свою работу. Человек, наверно, не способен постоянно быть сильным, мы только время от времени способны проявлять самоотверженность. И я простила своей бабушке и грех свершения, и грех упущения.
Со сна я бросилась к ней через всю комнату, воображая себя все еще маленькой девочкой с папой и мамой, и едва не сбила ее с ног.
— Где ты была, мисс Фелисити?
— В казино, — ответила она, обретя равновесие, сбросила туфли и принялась массировать ступни. — Хорошо хоть, я надела другие туфли. Эти у меня считаются удобными, но все равно долго ходить в них — мука. Какой был день, какой день! Мы оба проигрались вчистую. Обычная вещь. Но потом удача все выравнивает. Сегодня проигрыш, завтра выигрыш. Так и в “Книге перемен” записано, и должна тебе сказать, что жизнь это подтверждает.
Глаза у нее блестели от избытка адреналина. Уильям привез ее, объяснила она, и сразу же уехал к себе в “Розмаунт”. Они оба совершенно без сил.
“Розмаунт”, Гай и Лорна. Где же Чарли?
Я призналась во всем. Фелисити досадливо нахмурилась, но тут же лицо ее снова посветлело. Она смотрела на меня с любовью, которой я не заслуживала.
— Для того, кто о своем уме такого высокого мнения, ты удивительно глупа, — только и было мне сказано. Более сурового упрека я бы не перенесла, и Фелисити это понимала. — Иными словами, — сказала она, — внуки Лоис решили завладеть моим Утрилло под тем предлогом, что я не в состоянии его хранить, и намерены через суд признать меня недееспособной, а в качестве доказательства использовать Уильяма.
Я подтвердила, что так оно, в общем, и есть. Она взяла телефонную трубку, позвонила Уильяму и сказала, чтобы он немедленно приезжал. А затем снова надела снятые туфли, как бы в предвидении того, что придется бежать. Это меня немного успокоило.
— В Западный флигель волокут и за меньшие провинности, — пояснила она. — Я сама свидетель. “Плачь кровавыми слезами”. А я-то утром удивилась, почему мне выпала в “Книге перемен” эта фраза. Но время еще есть. Враг только накапливает силы. Благодарю судьбу, что я сегодня не задержалась, казино опустошило наши карманы, и мы вернулись раньше обычного. “Спеши нанести удар, пока враг слаб”, Сюнь Цзи-ю, “Искусство ведения войны”.
Затем она сделала нечто поразительное: стащила с кровати стеганое одеяло, с моей помощью сняла со стены картину — Фелисити была еще крепкая женщина, но бедные слабые, тонкие, как спички, руки уже мало на что были способны; годы берут свою дань с плоти, однако дух, если повезет, могут оставить сильным. Она завернула картину в одеяло, при свете луны мы вдвоем вынесли ее в сад, протащили сквозь рододендроны и прислонили к стене сарая, где садовники держат инструмент, а также складные столы и стулья, которые при хорошей погоде выставляются на солнышко. Сарай оказался не заперт, садовники — как и Фелисити — доверчивы, покуда жизнь их не переучит. Фелисити задвинула картину складным столиком, мы возвратились в дом и сказали у главного входа дежурной красотке, плохо владеющей английским языком, чтобы позвонила и вызвала сестру Доун.
52
А сестра Доун показывала Гаю Западный флигель. Луна сквозь окна лила ясный свет в затененные палаты, где маразматики, слабоумные и просто старые люди доживали в дремоте остаток своей жизни, где не вспыхивают скандалы и где не услышишь визга и воя, которые время от времени раздирают тишину в “Глентайре”. Этими наблюдениями он поделился с сестрой Доун. Они и вправду понимали друг дружку с полуслова.
— Все-таки обидно, — сказал Гай, — что мисс Фелисити приходится тратить на свое содержание собственные средства. Если ее признают гражданкой Великобритании, содержать ее будет государство, и притом в очень неплохих условиях, хотя, конечно, здешним условиям не чета.
— Вы думаете забрать ее на родину? — спросила сестра Доун. Этого она не предусмотрела.
— Посмотрим, как сложится, — ответил Гай. — В “Глентайре” она бы оказалась опять вместе с родной дочерью. Но, так или иначе, она, разумеется, больше не способна сама распоряжаться своими делами, это мы с вами оба понимаем. Мало того, что ценное произведение искусства находится в руках у полоумной старухи, так еще она сама попала в зависимость к беспардонному игроку, моложе ее на двадцать лет. Случись что-нибудь, “Золотая чаша” подлежит, по-моему, судебной ответственности.
— Ну, уж не на двадцать, — возразила Доун, стараясь выиграть время. — Я хорошо определяю возраст на глаз. Я бы сказала, лет на десять-одиннадцать. А что вы имеете в виду, когда говорите “случись что-нибудь”?
— Скажем, если полотно пропадет или будет похищено; или если ее склонят все ее деньги передать в чужие руки, а вы не предприняли ничего, чтобы воспрепятствовать этому.
— По-моему, выход напрашивается такой: надо, чтобы наш психиатр-консультант признал ее недееспособной, и тогда она будет переведена в Западный флигель, где мы сможем держать ее под постоянным надзором. Суд, конечно, не выдвинет возражений против того, чтобы назначить опекуном вас. Иногда опекунство берет на себя “Золотая чаша”, но коль скоро это готова взвалить на себя родня, тем лучше для нас.
— Я, пожалуй, на всякий случай увезу картину в Лондон, — сказал Гай. — Она столько лет прожила у нас в семье.
— Как хотите, — отозвалась сестра Доун. — Мы не против того, чтобы она украшала наши стены, но здесь за страховку требуется платить непомерные суммы.
Они заглянули в затененную палату; доктор Бронстейн мирно спал у себя на кровати.
— Доктор Бронстейн — это наша гордость, — сказала сестра Доун. — Замечательный старик! Знаете, он один раз чуть не получил Нобелевскую премию. Они с мисс Фелисити — такие добрые друзья. Она будет рада оказаться рядом с ним.
Гай посмотрел на трубки и провода, которыми был опутан доктор Бронстейн, прикинул, что оказаться рядом — максимум того, что тут может случиться, и окончательно успокоился. Опасен только законный брак, его ни в коем случае нельзя допустить. А то начнутся осложнения, суды. При кратковременности теперешних браков можно только удивляться, почему так осторожен закон, устанавливающий опекунство.
Экран компьютера на столике под окном зажегся разноцветными огнями, от угла до угла полетели пестрые птички. Сестра Доун решительными шагами подошла к стене и выключила вилку несчастного аппарата.
