Архивы по усыновлению не такая простая штука. Мне это хорошо известно, я в свое время работала над лентой, которая называлась “Наши дети”, и мне пришлось в последний момент вырезать пятиминутный эпизод, консультанты прозевали, что с того времени, как был написан роман, по которому делался сценарий, законы изменились. Пять минут — это огромный метраж отснятой пленки, в фильме вопиюще не сошлись концы с концами. Но зрители все как один плакали и потому, мне хочется думать, не заметили несоответствий.
Записи сохранялись в тайне до середины семидесятых, мать могла отказаться от своего младенца и жить в полной уверенности, что никогда больше его не увидит и не услышит. Но потом, после того как появился фильм “Наши дети”, а компании медицинского страхования и страхования жизни стали настаивать, что им необходимо знать медицинскую наследственность своих клиентов, — ответ “родители неизвестны” звучит для них как приговор судьбы: о каких прибылях может идти речь, если приходится рисковать вслепую, — и потому было решено, что каждый имеет право знать, кто его родители, а если дети не узнают, то будут страдать и болеть; более того, дети, от которых отказались, должны иметь право по достижении восемнадцати лет отыскивать свою родную мать. Право же матери отыскивать своего ребенка не оговаривалось, идея наказания все еще витала в воздухе, хоть и не слишком явная. Наше время считает отказ матери от ребенка поступком противоестественным и жестоким; в старину, когда никаких государственных пособий не существовало и детей, прижитых незамужними женщинами, по большей части ждала сиротская доля, все хорошо понимали, что для ребенка лучше всего, если его усыновят младенцем. Одинокой матери удавалось кое-как продержаться со своим ребенком не больше года, женщинам тогда платили слишком мало, и если ей не посчастливилось найти мужчину, который согласился содержать ее с ребенком за те услуги, которых он от нее требовал, она вынуждена была отдать ребенка в чужие руки или в приют.
В восьмидесятых и девяностых годах появились организации, задавшиеся целью воссоединить матерей прежнего мира с детьми нынешнего; они деликатно устраивали их встречи, велеречивые консультанты искусно золотили горькую пилюлю правды — так мы глотаем аспирин в защитной пленке, чтобы не разъедал слизистую желудка. Мы все должны знать, кто наши родители, это, несомненно, поможет нам обрести душевное спокойствие. Миллионы брошенных в детстве молодых людей кинулись искать свою родную мать, радуясь полученному задним числом праву на ее любовь, и почти все ушли разочарованные, с обидой на весь свет. Из всех, кто встретился, только шесть процентов захотели узнать друг друга получше. Но я в то время этого не знала, лента “Наши дети” представила совсем иную картину.
Брошенные дети утверждали, что земных благ им мало, им нужна еще и материнская любовь, это их неотъемлемое право. Не могли они понять, эти дети психоаналитического века, что когда-то существовали ценности поважнее, чем рекомендация избегать стрессовых ситуаций. Они понятия не имели о мире без страховки на случай потерь, о мире, где люди умирали от голода, а если женщина в этом мире прыгала в Темзу, прижимая к груди новорожденного младенца, то ее вылавливали и казнили через повешение. Я это знаю по фильму, который в свое время монтировала, — “Подводная могила”.
Многие девочки лет в восемь-девять думают, глядя на своих родителей: “Нет, конечно, я не их дочь, они такие обыкновенные, скучные, меня подменили при рождении”. То же самое творится с приемышем, когда она узнает, что ее удочерили (”Мы сами тебя выбрали, крошка”), как буйно разыгрывается ее фантазия, рисуя королевский дворец, в котором она должна бы жить по праву рождения, не случись эта ужасная ошибка. Увы, найденная родная мать оказывается не принцессой крови, а точно такой же судомойкой. Более старое и более мудрое поколение социальных работников всеми силами препятствовало встрече ребенка с родной матерью, нынешние деятели безжалостно рвутся напролом, губя семьи и жизни во имя генетической истины.
Вы можете меня спросить, зачем же я, зная все это хотя бы по фильму “Преступная мать” (у меня с его режиссером тоже был роман, его звали Том Хамбл, и мы чуть не поженились, но я не хотела, чтобы после всего, что пришлось пережить, меня называли София Хамбл
[9]
), зачем я так упорно пытаюсь отыскать Алисон для Фелисити? И я отвечу: не знаю. Почему мы делаем глупости?
Из мести? Нет, таких сильных чувств я не испытывала. Я любила Фелисити, в этом мое оправдание. Я хотела иметь родных, пусть она с этим смирится. Может быть, мне нужна была частица моей бабушки для себя: мне всегда не хватало ее любви и тепла. Глупая, сентиментальная причина, по ведомству психоаналитиков. В реальной жизни мы сначала совершаем поступок, а потом думаем. Причины нужны в суде и в мыльных операх. Вопрос “почему?” возникает лишь в том случае, если все пошло не так. Объяснения нужны, чтобы успокоить зрителей и зевак. “Это случилось потому, что…” годится для науки, но не для живых людей. Мне просто хотелось найти Алисон, вот и все.
Ну да, признаюсь, из-за Гарри Красснера, моего личного, персонального “Харе Кришна”, который то спал в моей постели, то не спал, и тогда почва уходила у меня из-под ног, а я хотела чего-то прочного, постоянного. Это вас устраивает?
Любимым шпионом Уэнди в зарегистрированном фонде поддержки сирот, у которых мать неизвестна, была двадцатичетырехлетняя Мелисса, она только что окончила университет и не видела причин, почему мать, которой за восемьдесят, не должна встретиться со своей семидесятилетней дочерью; так вот, Мелисса просмотрела кипы пыльных архивов приютской больницы — компьютеров тогда, естественно, не было, — пострадавших от пожара, который вспыхнул во время бомбежки, залитых водой, когда пожар тушили, сваленных в подвале церкви Святого Мартина на Темзе в Кингстоне, куда его перевезли для безопасности, чтобы сохранить, и там забыли, и отыскала в записях, что шестого октября 1930 года Фелисити Мур, пятнадцатилетняя девица, принадлежащая к приходу церкви Святого Мартина, разрешилась незаконнорожденным младенцем женского пола. (Отец младенца неизвестен.) Документы, касающиеся усыновления (они сохранились значительно лучше), свидетельствовали о том, что в середине ноября три младенца по имени Алисон были взяты на воспитание приемными родителями; согласно записям Службы регистрации актов гражданского состояния, две девочки из этих трех умерли — одна в возрасте трех лет (от полиомиелита), другая в возрасте четырнадцати (погибла во время немецкого налета), а третья, Алисон Мур, вышла в двадцать один год замуж за некоего Марка Доусона, палеонтолога по профессии. Один шанс из трех, что миссис Доусон — дочь Фелисити. Лично я ничуть не сомневалась, что это именно она. Когда ты все время имеешь дело с вымыслом, твоя собственная жизнь тоже превращается в вымысел. Я попала в ловушку киносценариев.
17
Фелисити вернулась с похорон оживленная, в приподнятом настроении, и сестра Доун сочла это странным: неадекватные эмоции могут свидетельствовать о наступлении начальной стадии старческого слабоумия. Она сообщила о своих подозрениях доктору Грепалли, он перехватил свою новую и самую любимую пациентку в длинном коридоре с мягкой дорожкой поверх сверкающего паркета и с двухкамерными стеклопакетными окнами, по которому она шла к своему “Атлантическому люксу”, и зашагал с ней в ногу.
