— Что ты там такое несешь? — возмутилась мисс Фелисити. — Не сбивай меня с толку. Я от души надеюсь, что ты не привела в действие силы, над которыми у тебя нет власти.
Господи, я устала, у меня нет сил, и мне так нужно, чтобы меня любили. Я хочу к маме.
Дверь между мной и Красснером отворилась. Он заворочался во сне. И с ним у меня тоже ничего не получится, я должна быть к этому готова. Я для него всего лишь удобная постель, от меня ему не надо ездить на его разные встречи на такси. Я толкнула дверь ногой, и она закрылась. У меня красивые ноги. Красснер ими тоже восхищается, он любит нежно раздвигать мои пальцы и любоваться розовым совершенством внутри, говорит, если затенить рукой, цвет там становится как у моих волос. До чего смешно ведут себя в постели мужчина и женщина, но какой чудесный праздник среди будней эти ласки и игры любовников — или квазилюбовников, вроде нас с Красснером. Всего лишь секс, всего лишь воспоминания, лекарство от скуки — так, мимолетное приключение, курортный роман, случайная связь не с той женщиной, попытка забыть ту, настоящую, любимую. Только у меня-то никогда не было настоящего, любимого, поэтому с чего я вздумала себя оплакивать? Радуйся тому, что есть.
— У вас с ней всего четверть общей крови и разрыв в целое поколение, — внушала мне Фелисити. — Вас решительно ничего не связывает. Ты в точности такая, как вся нынешняя молодежь: и знать вы ничего не знаете, и понимать не понимаете. Беретесь с налету решать самые сложные проблемы. А большинство проблем вообще не имеет решения.
Здорово она меня отчитала. Я с трудом удерживала слезы. Уж очень неожиданно она нанесла удар. Мы расстались с ней в Род-Айленде так душевно, так ласково, будто мы и впрямь любящая семья, живем сейчас врозь, но очень заботимся друг о дружке. Но нет, старые раны болят, и боль вырывается на поверхность, разрушая все вокруг. Мне снова семь лет, мои родители ссорятся из-за меня, отец злится, мама — в лучшем случае в состоянии психической дисфункции (термин в то время еще не был придуман, поэтому и состояние наблюдалось реже, чем сейчас), в худшем — вполне невменяема. Я раскладываю на ковре пасьянс липкими картами и хочу, чтобы он сложился сам собой, чтобы все получилось. Как все-таки унизительно, что узор, который жизнь складывает из вашего детства, будет повторяться потом всю вашу жизнь, до конца дней, и у каждого этот узор свой. Будут лишь слегка меняться формы, но суть останется прежней. Вам давали карманные деньги, теперь вы будете их сами зарабатывать, вместо родителей появятся мужья или жены, но по-настоящему не изменится ничего, разве что узор на ковре, и то если вам повезет. Что такое Красснер, как не пасьянс, который я раскладываю липкими картами и который никогда не сложится? Я недостаточно красива, недостаточно богата, недостаточно интересна, но главное — я слишком робка, мне не хватает храбрости плевать на то, что думают обо мне другие. Побеждают те, кому плевать на людей. Потому-то Холли и процветает в этой жизни.
— Ну вот, кажется, я тебя все-таки проняла, — сказала Фелисити уже мягче. И вдруг — о счастье! — добавила: — Ах, да делай что хочешь.
До меня донеслись приглушенные голоса, там спорили, потом бабушка снова заговорила со мной:
— Прости, это приходила сестра Доун, объясняла, что нельзя ночью разговаривать по телефону. Помнишь сестру Доун?
— Конечно. А ей-то какое дело?
— Она считает, что разговаривать с родными — все равно что есть на ночь сыр: будут сниться кошмары.
— По-моему, все зависит от разговора.
— Именно так я ей и сказала.
— Но наш с тобой разговор был сам по себе кошмар. Как она узнала, что ты говоришь по телефону?
— Я со своего аппарата не могу выйти на международную линию, только через нашу местную АТС. Вот секретарша ей и доложила. Знаешь, никакой это, по-моему, не дом для престарелых, это учебный центр ЦРУ для освоения современных методов слежки и ведения психологической войны. Ладно, давай прощаться.
Было очень приятно, что Фелисити относит меня к числу родных. Это слово грело и защищало, давало ощущение, что я в конце концов не так уж сильно и отличаюсь от остальных людей. Однако не менее приятно было думать, что это фантастическое существо — моя бабушка — должно подчиняться распоряжениям сестры Доун. Может быть, в “Золотой чаше” я найду союзников, может быть, они поймут, каково это, когда твоя мама — Эйнджел, а бабушка — Фелисити. И тут я почувствовала себя предательницей, почувствовала себя слабой, потому что хочу иметь семью, мне стало жалко Фелисити, ведь ее жизнь подходит к концу, а она не может ее остановить, не может нажать кнопку и перемотать пленку, не может ее перемонтировать: все, фильм вышел в прокат. Теперь не вырежешь скучные эпизоды, их надо прожить в реальном времени, а тело неумолимо стареет, и все усилия “Золотой чаши” не могут ей помочь.
Конечно, я никогда не рожу ребенка ни от Красснера, ни от кого-либо другого. Чем меньше семья, тем лучше. Сейчас вы своих родных ненавидите, через минуту льете о них слезы, чувствуете, что должны им помочь, скучаете о них.
Теперь я слышала в трубке лишь шорох звездных колесниц и пение небесных сфер. Фелисити отключилась. Я еще немного послушала птичье щебетанье космоса и положила трубку. Внизу компания проституток громко цокала по мостовой высоченными каблуками, они, надо полагать, вернулись с какой-нибудь оргии, которую устроили арабские шейхи в одной из фешенебельных гостиниц на Парк-лейн, и теперь весело прощались друг с дружкой. Люди всегда ухитряются находить в своей жизни островки удовольствия, что бы там другие о них ни думали. Они собираются вместе и веселятся. Либо так, либо ложись и помирай.
Я тихонько скользнула в постель к Красснеру, и едва он почувствовал прикосновение моего тела, как его член вырос, будто шомпол, хоть сам он и не проснулся. Я не приписала это ни любви, ни страсти: просто он сильный, темпераментный мужик и у него мгновенная, здоровая, автоматическая реакция. А я — с меня словно с живой содрали кожу, я вся оледенела, и не было желания воспользоваться столь легкой добычей. Я вернусь в монтажную скорее, чем предполагала, буду монтировать триллер в зале суда “Разве что чудо” режиссер Астра Барнс. Когда Красснер вернется к Холли, я буду по крайней мере занята. Обычно работа успокаивает. Но одной работы мало.
13
Первого декабря Фелисити поехала на похороны — вопреки сопротивлению сестры Доун и даже доктора Грепалли, который пришел к ней в люкс и стал ее всячески отговаривать. В Мистике в одной из приморских гостиниц был обнаружен труп мужчины, в его записной книжке нашли имя Фелисити и ее адрес — Дивайн-роуд, 1006. К счастью, зять Джой помог полиции и сообщил ее новый адрес. Смерть произошла вследствие естественных причин: мужчина был пьян и захлебнулся собственной рвотой. Его звали Томми Солсберджер. В Мистике он пробыл всего два дня. Полицейские приехали в “Золотую чашу” побеседовать с Фелисити; хорошо, что они предварительно позвонили и сестра Доун попросила их приехать не на полицейской машине и не в полицейских мундирах, так их можно будет принять, скажем, за страховых агентов или за юристов, и те и другие, случается, посещают “Золотую чашу”. Она также убедила их поставить машину у веранды Фелисити, чтобы их появление не вызвало любопытства у других обитателей.
