– Босс, я хочу потолковать о Соломоне, – заговорил он. – Ему уже давно двадцать пять.
Ну конечно. Мастер испытал укол совести. Он всегда обещал дать вольную Соломону, когда тому исполнится двадцать пять, но отвлекся на войну, хотя это не было оправданием.
– Сегодня же будет свободным, – мгновенно ответил он.
Но Гудзон, к его изумлению, помотал головой:
– Я надеялся, Босс, что вы еще подержите его в рабах.
– Да полно! – Мастер диковато взглянул на него.
– Дело в том, – признался Гудзон, – что он угодил в дурную компанию.
Гудзон рассудил, что Мастеру незачем знать об их с Соломонах спорах. И всяко не следовало возбуждать его подозрения тем, чем занимался его сын с Сэмом и Чарли Уайтами. Соломон был обычным молодым парнем, жаждущим приключений. Его отец хорошо это понимал. Но не менее отчетливо он сознавал и другое.
Если ты чернокожий, то доверять нельзя никому. Да, британцы предложили рабам волю, но только затем, чтобы ослабить южных рабовладельцев-патриотов. Если британцы победят, то Гудзон сомневался в том, что они будут и впредь помогать черным. А если патриоты их разгромят, то захотят вернуть как можно больше рабов.
Уверенности не было ни в чем, но Гудзону показалось, что для его близких, рабов или вольных, нет места более надежного, чем под опекой Джона Мастера. А потому его привела в ужас последняя угроза, которую изрыгнул Соломон.
– Теперь мне пора стать вольным, – заявил он, – а как только это случится, я уйду к капитану Мастеру.
– А если не станешь, – саркастически осведомился Гудзон, – то что тогда?
– Тогда я, пожалуй, сбегу, поступлю в британскую армию и попаду к нему другим путем.
Какое бы сумасбродство из двух ни выбрал сын, Гудзон видел в этом сплошное горе.
– Соломон никому не желает зла, – сказал он Мастеру, – но он непоседа, и я боюсь, что вольным он наломает дров. Беда в том, – признался он скорбно, – что я не знаю, как с ним быть.
– В таком случае, – улыбнулся Мастер, – у меня есть предложение. Пусть послужит на новом приватире. И приключения найдутся, и от греха подальше! Как член экипажа, он будет иметь долю в добыче. А как только конец войне – сразу получит вольную.
– А что? – ответил Гудзон. – Думаю, Босс, это удачная мысль.
В скором времени, когда Соломон отбыл на величественном корабле, купец повернулся к Гудзону и с ухмылкой сказал:
– Я совершенно уверен, что из него выйдет превосходный нью-йоркский пират!
В октябре Джон Мастер получил из Лондона очередное письмо от Ванессы. Он прочел его несколько раз, желая убедиться, что правильно понял смысл.
Мастер счел, что вопреки словам ее поступки наглядно показывают, что жене Джеймса нет дела ни до мужа, ни до сына. У него это не укладывалось в голове, но доказательства были наглядными.
– Ванесса уже была бы здесь, если бы любила малыша, – сказал он Абигейл.
В ее последнем письме выражались прежние ханжеские надежды на благополучие Уэстона, с болью спрашивалось, не возымел ли ее супруг достаточный вкус, чтобы распрощаться с бунтовщиками, и собирается ли Мастер остаться в Нью-Йорке или, как доложил кузен Риверс, не исключает возможности вернуться с семейством и ее сыном в лоно цивилизации? Короче говоря – вернется ли в Лондон маленький Уэстон? Вчитавшись между строк, Мастер смекнул, что у нее на уме.
Она хотела выяснить, придется ли ей заниматься сыном, или можно и дальше жить, не зная забот. А вызвано это желание было, по мнению Мастера, тем, что она сошлась с другим мужчиной. С любовником в доме малыш будет решительно неудобен, подумал Мастер. Немногим лучше мужа.
Поэтому он с известной оглядкой ответил письмом, выдержанным в духе равной неискренности. Он, дескать, знает, как она тоскует по сыну, но сейчас, пока в морях рыскают пираты патриотов, мальчику лучше остаться в Нью-Йорке.
Он прикинул, не ознакомить ли с письмом Джеймса, но счел это бессмысленным. Он даже не сообщил ему об излияниях Ванессы в адрес Уэстона. Мальчик уже редко вспоминал мать, – наверное, оно и к лучшему.
Последующие месяцы выдались довольно спокойными для Абигейл. У нее было много дел по хозяйству. Она присматривала за Уэстоном, когда он бывал не в школе, и каждые несколько недель составляла подробный отчет о его жизни. Добавив немного домашних новостей, она пересылала его Джеймсу через Сьюзен. И хотя эти письма не сразу достигали Вест-Пойнта, она знала, что он получал их с благодарностью.
Грей Альбион и его товарищи вернулись в дом. Короткое время казалось, что Грея направят в Джорджию, но генерал Клинтон передумал и оставил его в Нью-Йорке. Правда, Грей был так занят, что виделись они меньше. С приближением зимы Клинтон назначил его ответственным за обогрев войск.
– Боюсь, – сказал однажды в декабре Альбион, – что нам придется вырубить красивые рощи на севере города. Мне очень не хочется, но выхода нет.
Он часто отсутствовал по нескольку дней. Абигейл не особо следила за его приходами и уходами, но обратила внимание на несомненную перемену в его поведении. Непринужденное высокомерие, порой раздражавшее ее раньше, сошло на нет. Короткая весенняя стычка с патриотами по пути из Филадельфии заставила его проникнуться бо́льшим уважением к неприятелю.
– Теперь они похожи на настоящих солдат, – признал он. – В другой раз нам обязательно накостыляют.
Она заметила, что изменился и его тон. Если раньше он относился к ней как к младшей сестре, то теперь говорил о более серьезных вещах: ходе войны, шансах на заключение мира и будущем колоний. Мало того, он интересовался ее мнением и ценил его не меньше своего.
– Вот бы мне показать вам Лондон, мисс Абигейл! – обронил он однажды.
Для поддержания разговора она спросила, чем ему дорог Лондон. О величественных лондонских видах ей было известно от отца, но Альбион заговорил о местах поскромнее: о чудесных старых парках у реки, о церквях, где молились крестоносцы, об узких улочках с деревянными домами и навязчивым эхо. Его красивое лицо смягчалось по мере воспоминаний.
В другой раз он завел речь о своей родне:
– Я думаю, мисс Абигейл, они вам понравятся. Мой отец – аристократ до мозга костей. Я по сравнению с ним деревенский увалень.
А однажды он вспомнил няню:
– Она так и живет с нами, хотя ей почти восемьдесят. Я люблю, когда удается, посидеть с ней.
Абигейл было приятно услышать о таком внимании.
В начале весны 1779 года пришли ободряющие новости с Юга. Британские «красные мундиры», действовавшие в Джорджии, взяли сперва Саванну, а потом Огасту. Вскоре британская власть восстановилась во всей Джорджии. В Нью-Йорке поговаривали об экспедиции вверх по Гудзону. Альбион мимоходом обмолвился об этих планах, но отец сказал Абигейл:
– Он умоляет Клинтона отпустить его. Ему хочется размяться. – А чуть позже сообщил, что Альбион добился своего.
