Одно обстоятельство, касавшееся их отношений, развеселило Джеймса Мастера. В Пасху ему пожаловался молодой офицер-янки:
– Генерал привечает вас неспроста, Мастер. У вас есть преимущество, и это несправедливо.
– Какое еще преимущество?
– Вы нравитесь ему, потому что он считает вас джентльменом. А меня – нет, потому и не жалует.
– Он ценит вас очень высоко, – заверил его Джеймс.
– О да, он очень любезен. Он честнейший человек на свете, и я пойду за ним во врата самого ада. Но это относится ко всем нам, янки с северо-востока, – ему не по душе наши манеры.
Говоря откровенно, Джеймс и сам это заметил. Вашингтон был уроженец Юга и джентльмен; вкупе с женитьбой на Марте это ввело его в высшее виргинское общество, стиль жизни которого был ближе к принятому в кругах английского поместного дворянства, нежели к стилю торговцев-янки из Массачусетса или Коннектикута.
– Да, я всегда прибегаю к моим лучшим лондонским манерам в его присутствии, – со смехом признал Джеймс, – но они не будут стоить ломаного гроша, если я провинюсь.
Но, вникнув глубже, Джеймс заподозрил, что великий человек счел полезным его английское прошлое: годы, проведенные в Лондоне. Вашингтон часто интересовался его мнением насчет реакции англичан на ту или иную ситуацию. На него также произвело впечатление знакомство Джеймса с Беном Франклином, и он подробно расспрашивал о поведении последнего в Лондоне. Когда пришло известие о том, что конгресс направил Франклина в Париж, дабы заручиться поддержкой Франции, генерал откровенно заявил Джеймсу:
– Мы делаем здесь великое дело, но в перспективе исход войны может решиться в Париже. Я рад вашему высокому мнению о дипломатических способностях Франклина.
При всей своей симпатии к тому, что представлялось ему джентльменскими манерами Старого Света, Вашингтон был крайне озабочен одним аспектом поведения британцев. Дело было в ужасном обращении с американскими пленными, которое Джеймс не одобрял в той же мере, но понимал лучше.
– Британцы до сих пор, даже сейчас, не считают нас солдатами. Они видят в нас бунтовщиков, и любое другое название означало бы признание законности наших действий. Поэтому захваченные в Бруклине патриоты представляются им никакими не военнопленными. Это изменники, сэр, и счастье, что их не вздернули.
С этим Вашингтон смириться не мог.
– Мне докладывают, что с пленными обращаются хуже, чем с животными! – вспылил он.
И особо распорядился о запрете любых жестокостей по отношению к пленным гессенцам, какой бы соблазн ни испытывали его бойцы. Он лично писал протесты британским генералам еще с того момента, как принял командование. Однако британцы не обращали на это ни малейшего внимания.
– Да где же их гуманизм?! – вскричал он однажды.
– Сэр, для нас гуманизм побивает законность, – ответил Джеймс. – В Англии – наоборот.
Зная, что праведный гнев Вашингтона ничем не смягчить, Джеймс, однако, не мог отделаться от мысли, что постоянные рассказы о жестокости британцев по отношению к пленным американцам не могли не отразиться на настроениях в колониях, чего британцы никак не хотели. Однажды фермер, доставивший в лагерь свежие овощи, высказался напрямик:
– Мой сын попал в плен. Зачем мне власть, которая обходится с ним как со зверем?
Между тем, несмотря на успешную зимнюю вылазку против гессенцев, положение патриотов оставалось опасным. В июне Хау попытался соблазнить Вашингтона открытым сражением, и тот избежал ловушки, но для разгрома всей армии патриотов по-прежнему хватало одного серьезного боя. Вашингтон хотел во что бы то ни стало выяснить, каков будет следующий шаг Хау. Он засылал шпионов, а также отправил Джеймса разведать обстановку вокруг Нью-Йорка, и тот был твердо намерен не подвести.
На следующее утро к Абигейл подошел человек. Они с Уэстоном как раз уходили с Боулинг-Грин. Мужчина был вылитый фермер, привезший товары на рынок, и Абигейл немало удивилась, когда он тихо обратился к ней по имени.
Тут до нее дошло, что это Чарли Уайт.
Она быстро отвела Уэстона домой и вернулась на Бродвей. К тому моменту, когда она дошла, ее сердце неистово колотилось. Она не знала наверняка, в чем дело, но догадывалась. Не говоря ни слова, Чарли Уайт повел ее по Бродвею. Потом они десять минут шли через причалы на север, пока не оказались почти у самого Палисада в верхней точке города. Чарли вошел в небольшое складское здание, она последовала за ним. И там она увидела высокую фигуру в пальто. Человек сидел на бочонке, при виде ее он встал и устремился навстречу.
В следующий миг она упала в объятия брата.
Под пальто у него был мундир. Она подумала, что ему очень жарко в двух одежках. Но он объяснил, что форма важна, ибо иначе его расстреляют как шпиона, если схватят. Он сообщил, что Чарли провез его в город в телеге с товаром, но о своих передвижениях по большей части умолчал. Ему не терпелось узнать об Уэстоне и отце; он крайне изумился, узнав, что в доме поселился Грей Альбион.
– Увы! – сказал он. – Мне отчаянно хочется, чтобы ты сообщила моему дорогому отцу и крошке Уэстону, что видела меня и что я думаю о них каждый день, но, боюсь, этого нельзя делать. – Затем он перешел к собственно делу. – Чарли уже послушал, что говорят на рынке. Всем очевидно, что генерал Хау грузит корабли, но горожане не знают, куда он собрался.
– Не думаю, что это было широко объявлено, – ответила Абигейл.
– А ты как думаешь?
У нее екнуло в груди. Она потупилась. Затем посмотрела ему в лицо:
– Братец, зачем генералу делиться такими вещами с девицей вроде меня? – Это прозвучало весьма рассудительно и не было ложью.
– Действительно. – Он задумчиво нахмурился. – Как по-твоему, знает ли Альбион?
– Возможно, Джеймс, но он всего лишь младший офицер. Он ничего не говорил.
– А отец?
Она замялась. Что сказать?
– Если отец и знает, то всяко не скажет мне.
Строго говоря, это тоже была правда.
Он огорченно кивнул.
И, глядя на него, Абигейл тоже испытала сильнейшую грусть. Она знала, что брат ее любит. Знала, что он тоскует по отцу и сыну, но не может их повидать. И все-таки ей стало больно при мысли, что он явился лишь с целью расспросить ее и добыть сведения, предоставив которые она станет изменницей.
Но ей так хотелось сказать! Он рисковал жизнью, находясь здесь. И если бы эти сведения спасли ему жизнь, она рассказала бы, вопреки обещанию, которое дала генералу Хау и отцу. Но они не спасут. Они лишь помогут Вашингтону с его патриотами в их неприглядном деле. Джеймс выполняет свой долг, она – свой. Тут ничего не изменишь. Она была готова расплакаться, но понимала, что нельзя.
– Печально, что здесь находится Грей Альбион, – сказал наконец Джеймс.
Она решила, что брату не хочется сражаться с другом.
