Вскоре я понял, почему Яну так хотелось порадовать лорда Корнбери. «Я тори, – с улыбкой говаривал его светлость. – Я почитаю королеву и ее двор. А как же иначе, когда прихожусь ей кузеном?» Он благоволил к знатным семьям, державшимся на английский лад, и поощрял их конторами, контрактами и землями. За это его недолюбливало голландское меньшинство, еще помнившее несчастного мингера Лейслера. Да и он их, по-моему, не сильно жаловал. Но к счастью, я достаточно неплохо говорил по-английски, а после многих лет у Босса умел расположить к себе хозяина.
У его светлости с женой было пятеро детей, но живы остались лишь двое: Эдвард, которому было двенадцать, когда я прибыл, и красивая темноволосая девочка восьми лет по имени Феодосия. Эдвард бо́льшую часть времени проводил с наставником, а Феодосия – с матерью. Мои обязанности касались только его светлости. С ним было легко, потому как он, хотя и требовал порядка, всегда объяснял, чего хочет, и если оставался доволен, то говорил мне. С людьми, которые к нему являлись, он всегда был обходителен, и все же я видел, что за его хорошими манерами скрывалось честолюбие.
– Губернатор должен оставить след, – так он однажды выразился.
В частности, он горел желанием укрупнить англиканскую церковь Троицы и часто принимал членов приходского совета, куда входил ряд виднейших купцов. Он выделил этой церкви большой земельный участок в западной части города. И еще вымостил Бродвей красивым булыжником на всем протяжении от церкви Троицы до Боулинг-Грин, что перед фортом. Он также поставил англиканских священников в кое-какие пресвитерианские и голландские церкви – и это очень не понравилось тамошним прихожанам. «Джентльмены! – сказал он им. – Простите, но такова воля королевы». Все это было частью его плана. Однажды я присутствовал при его разговоре с приходским советом церкви Троицы. «Нью-Йорк – английское название, – заявил он, – и мы ожидаем, что вы и англиканское духовенство сделаете его английским по сути».
Он не ведал гордыни, однако во всем любил стиль. В губернаторской резиденции в форте имелись приличные помещения, но не было элегантности. «Это дом никуда не годится», – говорил он. Однажды мы взяли лодку и отправились на Нат-Айленд, до которого рукой подать от оконечности Манхэттена, и он, прогуливаясь там под каштанами, сказал мне:
– Восхитительное место, Квош. Восхитительное!
И, не теряя времени, затеял на невысоком холме строительство красивого дома. Вскоре остров уже назывался Губернаторским.
За это, конечно, пришлось платить. Однако налог на городские укрепления как раз принес свыше тысячи фунтов – вот он и воспользовался. Кое-кто из купцов-налогоплательщиков негодовал, но ему не было дела.
– Сейчас на нас никто не нападает, – заявил он.
За это время я от случая к случаю виделся с мисс Кларой и остальным семейством, но о Госпоже речь больше не заходила, пока однажды я не повстречал на Уолл-стрит Яна.
– Она вернулась, Квош, – сказал он. – Вернулась и выяснила про все губернаторские дела против голландцев и ради англикан. Через три дня объявила, что больше не вернется, и снова отправилась в Скенектади. – Яна разбирал смех. – Благослови Господь лорда Корнбери!
А у меня тоже была причина благодарить его светлость. Однажды он заметил, что я смурной, и спросил, в чем дело, и я сказал, что гадаю о судьбе моего Гудзона. И что он сделал-то! Разослал письма во все порты по всему белу свету, где торговали англичане, да еще на каждое английское судно – пусть наведут справки.
– Это займет время, и я ничего не обещаю, – сказал он, – но мы попробуем.
Добрый он был человек.
Он удивил меня, когда мы пробыли вместе уже больше года.
Леди Корнбери была стройная, элегантная дама. Мы мало разговаривали, но она всегда держалась со мной учтиво. Я знал, что она доставляет его светлости определенные проблемы. Я нередко заставал его стоящим возле стола, что был завален ее неоплаченными счетами, и бормочущим: «Как же мне это уладить?» Его светлость был не такой богач, как думали. Но стоило им с ее светлостью остаться наедине, как начинался дружный смех.
Однажды его светлость сказал мне, что они с ее светлостью будут ужинать наедине с двумя друзьями, только что прибывшими из Лондона. Тем же вечером, когда я тщательно побрил его и выложил ему одежду, он заявил:
– Сейчас ты мне больше не нужен, Квош. Спустись, отвори гостям и жди в столовой.
Ну, я впустил английского джентльмена с его женой и провел их в главную гостиную, где гостей ожидала ее светлость, так как его светлость еще не сошел вниз. Чуть погодя ее светлость сообщила мне, что ожидается еще одна, тайная гостья, великая личность, и мне надлежит открыть дверь и объявить о ее приходе. И я чуть не лишился чувств, когда она сказала, кого объявлять. Но я сделал, как было велено, и отворил дверь, а за ней, конечно же, находилась великая личность, так что я повернулся и громко произнес:
– Ее величество королева!
Я во все глаза смотрел, как входит королева Анна. Но когда она прошла мимо меня, я узнал его светлость.
Он был одет в платье ее светлости. Оно немного жало, но он управлялся с ним преотлично. И двигался, нужно признать, грациозно. На нем был женский парик. А после того как я побрил его светлость, он так напудрился, нарумянился и накрасился, что действительно мог сойти за очень красивую женщину.
– Господи, Корни! – воскликнул английский джентльмен. – Ты меня напугал! Тебя выдает рост, но ты необычайно похож на нее. Поразительно!
– Вы же знаете, что мы с ней близкая родня, – ответил его светлость, чрезвычайно довольный собой.
– Покажи-ка нам ножку, – потребовала английская леди.
Так что его светлость поднял юбки и показал нам свою ногу, которая выглядела прелестной в шелковом чулке. А потом он шевельнул ею так, что я чуть не вспыхнул.
– Помилуй, Корни! – расхохоталась леди. – Ты мог бы быть женщиной!
– Иногда так оно и бывает, – негромко заметила ее светлость.
Тогда его светлость пошел по комнате, делая реверансы и срывая аплодисменты.
Я подал ужин, и все весьма развеселились. Его светлость снял парик со словами, что стало чертовски жарко, после чего общество предалось сплетням об общих знакомых при английском дворе. И я был рад видеть их довольными, так как подозревал, что, несмотря на высокое положение в Нью-Йорке, губернатору и его леди наверняка не хватало и театра, и двора, и лондонских друзей.
Похоже, его светлость остался доволен вечером. Через месяц он устроил другой. Я помог ему подготовиться, и он немало повозился с платьем ее светлости, которое ему было слишком тесно.
– Придется что-то придумать, – сказал он мне.
На сей раз к нему пришли два джентльмена из знатных голландских семейств, принадлежавших к английской партии, – ван Кортландт и Филипс. Они крайне удивились явлению королевы и пару минут не осознавали розыгрыша, ибо никогда не видели эту леди. По-моему, представление его светлости им не понравилось, хотя они, будучи людьми вежливыми, ничего не сказали.
