Ему пришлось признать, что при всех недостатках Чарли Мастера с ним никогда не бывало скучно. На протяжении последних двадцати лет мир менялся стремительно. Стабильность пятидесятых пошатнулась, запреты пали. Явились новые свободы и новые опасности.
Но Горэм осознал странную вещь: о большинстве перемен он узнавал не от сверстников, а от отца. Когда он учился в школе, именно отец вступил в движение за гражданские права и заставил его слушать записи выступлений Мартина Лютера Кинга. Они оба не считали правым делом войну во Вьетнаме, но если Горэм просто надеялся, что к его окончанию Гарварда призыв завершится, то отец писал антивоенные статьи и наживал врагов.
По крайней мере, Горэм мог уважать отца за политические взгляды, однако прочие начинания Чарли порой оказывались совсем другим делом. Это отец, а не Горэм знал все рок-банды. Это Чарли делился с ним психоделическим опытом, это Чарли полюбил травку. «Папа молод душой, и я не против, – пожаловался Горэм Джулии, – но зачем он становится все моложе и моложе?» И за последние пару лет между ними возникли трения из-за отцовского образа жизни. Горэм не возмущался отцом и просто считал, что Чарли превращается в пожилого подростка.
Тем не менее подросток или нет, а в последние годы Чарли имел большой успех. После многолетних попыток добиться чего-нибудь в драматургии он увлекся телевидением и заработал приличные деньги как комедийный автор. Потом, ни слова Горэму не сказав, опубликовал роман.
Паром уже вышел на просторы бухты. Оглянувшись, Горэм устремил взгляд к огромному пролету моста Верразано и удивленно покачал головой. Горэма забавлял тот факт, что всю жизнь, независимо от отцовских прегрешений, он будет взирать на этот исполинский ориентир и неизбежно вспоминать отца.
Название Верразано-Нэрроуз оказалось удачным. Мало кто помнил, что первым европейцем, прибывшим в Нью-Йоркскую бухту на заре XVI века, был итальянец Верразано. Гудзона знали все, хотя он очутился там лишь через восемьдесят лет, но Верразано забыли, и вожаки итальянской общины годами лоббировали признание заслуг великого мореплавателя. Когда через вход в Нью-Йоркскую бухту наконец перекинулся огромный мост, итальянцы пожелали назвать его в честь соотечественника. Роберт Мозес возражал, но итальянцы заручились поддержкой губернатора Нельсона Рокфеллера и все-таки добились своего. И грандиозный висячий мост, соединивший Стейтен-Айленд с Бруклином, не зря носил итальянское имя. Он был в числе элегантнейших мостов на свете.
Книга Чарльза Мастера «Верразано-Нэрроуз» увидела свет в 1964 году – в тот же месяц, когда открыли мост. Это был роман, но читался он почти как поэма. Его сравнивали со знаменитой книгой сороковых «В слезах я села у Центрального вокзала»
[88]
. В романе «Верразано-Нэрроуз» повествовалось о страстной любви женщины из Бруклина и мужчины, живущего на Стейтен-Айленде с сыном. Слово «Нэрроуз»
[89]
, вынесенное в заглавие, намекало и на косные предрассудки, которые пришлось преодолевать этой паре. Горэм заподозрил, что роман отчасти автобиографичен, но если так оно и было, то отец не открыл тайну личности этой женщины ни сыну, ни кому-либо другому. Так или иначе, роман имел огромный успех. По нему сняли фильм. Чарли совершил турне по стране, подружился с кучей народа в Сан-Франциско, какое-то время жил на Западном побережье и пристрастился к травке.
Сойдя с парома, Горэм спустился в метро. Людей было мало. В дальнем конце вагона стояла пара чернокожих, которые глянули на него. Он мысленно выругался. «Наверное, они безобидны, но в наше время нужно быть начеку», – подумал Горэм. У горожан развились своего рода антенны, рассылающие сигналы при первом признаке опасности. Сегодня же Горэм, как назло, имел с собой немалую наличность. Ему никак не следовало соваться в пустой вагон.
Разве можно подозревать парней сугубо из-за цвета их кожи? Достойно ли это того, кто наизусть знал фрагменты речей Мартина Лютера Кинга? Нет. Но люди подозревали. Чернокожие негромко беседовали и не обращали на него внимания на протяжении нескольких перегонов. Потом появились новые пассажиры, и оба вышли.
Горэм покинул метро на Лексингтон-авеню. До Парк-авеню был всего квартал. Поднявшись по ступеням наверх, он повернулся и чертыхнулся. Затем сошел с тротуара на проезжую часть.
Мусор. Груды черных мешков по всему тротуару, сколько хватало глаз.
Известное дело – Нью-Йорк, город забастовок. Два года назад бастовал общественный транспорт. Город не парализовало, на работу ходили пешком, но это не улучшило репутацию Нью-Йорка. Теперь взбунтовались мусорщики. Мэр Джон Линдси был порядочный человек, но сможет ли он справиться с мятежным городом и решить его финансовые проблемы, еще предстояло выяснить. Тем временем мусорные мешки громоздились на тротуарах, и залежи все росли. Спасало одно: на дворе был февраль. Не хотелось и думать, какая вонь стояла бы в августе.
Итак, Чарли Мастер умирал, покуда улицы были завалены мусором. Горэм испытал иррациональное чувство: ему показалось, что любимый город оскорбляет отца.
Однако, добравшись до Парк-авеню, он застал отца в настроении лучшем, чем думал.
После кончины Роуз в начале десятилетия Чарли занял ее квартиру. Какое-то время он сохранял за собой жилье на Семьдесят восьмой, используя его как галерею для своей коллекции. Потом отказался от него и превратил во временный склад вторую спальню в доме на Парк-авеню. В этом году он подумывал снять небольшую студию в центре, но Горэм решил, что теперь на этом можно поставить крест.
За Чарли ухаживала Мейбл, домработница бабушки, а дважды в день приходила медсестра. Чарли хотел по возможности остаться дома до самого конца.
Войдя в гостиную, Горэм обнаружил отца одетым и сидящим в кресле. Тот исхудал, побледнел, но улыбнулся бодро:
– Рад тебя видеть, Горэм. Как добирался?
– Поездом.
– Не самолетом? Такое впечатление, что летают все. Аэропорты творят великие дела. – (Это была правда. Три аэропорта – Ньюаркский, Кеннеди и Ла Гуардиа – с каждым годом становились все более востребованными. Город превратился в огромный национальный и международной транспортный узел.) – Даже удивительно, куда они все летят.
– Может быть, в следующий раз полечу.
– Давай. Ты только на уик-энд?
Горэм кивнул. Затем неожиданно испытал укол совести. О чем он думает? Это же отец, и он умирает.
– Я могу остаться…
– Мне лучше, чтобы ты учился, – помотал головой Чарли. – Если понадобишься, я позвоню. – Он снова улыбнулся. – И правда очень рад тебя видеть.
– Тебе чего-нибудь принести?
– Вряд ли у тебя есть травка.
Горэм был готов произнести «Ради всего святого!», но прикусил язык и только вздохнул:
