Но Эдмунд подумал, что был в том и дух эпохи – могущественные титаны американского бизнеса возносятся под облака, чтобы охватывать орлиным взором бескрайний новый континент. И если здания схожи с горными кручами, то улицы – это грандиозные каньоны, в которые смелыми, гигантскими шагами вступает свет белого дня.
От Флэтайрон-билдинг до Грамерси-парка не было и пяти кварталов ходьбы. Когда дворецкий отворил дверь, гул голосов дал Келлеру знать, что собралась большая компания. Он не заметил, как сзади к обочине подкатил серебристый «роллс-ройс».
При виде Эдмунда Келлера Роуз кивнула. До сих пор ей вполне удавалось держать его на расстоянии. В один прекрасный день он было наведался в гости, но она велела дворецкому сказать, что никого нет дома. Это был обычный светский жест, и он поступил, как ему вздумалось. Немного позже он написал короткое письмо, в котором выразил желание зайти, и она послала ему такой же вежливый ответ: не стоит, к сожалению, ребенок подхватил корь. После этого он ее не беспокоил. Сейчас она, глядя, как он входит в дом Хетти, подумала: «Ну что же! Мне тем более нужно вмешаться, раз сюда вхож социалист мистер Келлер. И если он хочет войны, то получит».
– Выходим, – сказала она двум молодым людям, сопровождавшим ее. И через несколько секунд втолкнула их за порог, минуя опешившего дворецкого.
Она ослепительно улыбалась, хотя, рассмотрев гостей, не могла сдержать радость оттого, что дражайшая миссис Астор уже восемнадцать месяцев как скончалась. «Слава богу, – подумала она, – бедняжка не видит, что здесь творится».
Вся эта мерзкая история началась осенью. Работники швейных фабрик, что в центре города, затеяли жаловаться на условия труда. Возможно, не без причины. Роуз этого не знала. Но никто не успел оглянуться, как их уже взбудоражили агитаторы – в основном, как слышала Роуз, социалисты и революционеры из России. Работники пригрозили забастовкой, и хозяева пришли в ярость.
Но только не мистер Бланк и мистер Харрис, владельцы фабрики «Трайангл». Они обеспечили своим работникам внутренний профсоюз, но жестко пообещали уволить каждого, кто примкнет к смутьянам извне.
Вскоре весь швейный район уже бурлил. Работники призывали к всеобщей стачке, а работодатели посмелее с хозяевами «Трайангла» во главе вышвыривали их на улицу и нанимали других. Иные платили бандитам, чтобы расправлялись с вожаками. Таммани-холл, контролировавший полицию, встал на сторону работодателей, и происходили аресты. Но профсоюз выстраивал женщин в пикеты, и когда их сажали и посылали на тяжкие принудительные работы, общественность выказывала им некоторое сочувствие. Заколебалась даже «Нью-Йорк таймс», которая всегда поддерживала фабрикантов.
Роуз не одобряла ни скверного обращения, ни насилия, но во всем нужна мера, события нельзя пускать на самотек. Их бы и не пустили, когда бы не определенный женский коллектив. Тот, что собрался в этой комнате.
Роуз мрачно отдала должное старой Хетти – та созвала целую толпу. Полдюжины девиц из колледжа Вассара – начать с того, что могли бы оказаться и поумнее. Роуз никогда не знала, как относиться к женщинам, учащимся в колледже. Вассар и Барнард в Нью-Йорке, Брин-Мор в Филадельфии и еще четыре колледжа в Массачусетсе – их называли Семь сестер, по образу и подобию Лиги плюща. Все достаточно уважаемые, спору нет, но неужели кому-нибудь нужно, чтобы девицы из старых семей набили себе головы дурацкими идеями? Роуз считала иначе.
Достаточно взглянуть на результаты. Девушки из Вассара маршировали по городу с плакатами в поддержку забастовки. Они поселились в Нижнем Ист-Сайде среди бедноты. И ради чего? Продемонстрировать свою просвещенность? Но их хотя бы оправдывала молодость, чего никак не скажешь о другой особе, представшей ее взору.
Алва Вандербилт. По крайней мере, так ее звали во времена, когда она силой выдала свою дочь Консуэло за герцога Мальборо. Алва во всем поступала по-своему. Роуз подозревала, что ей все надоело после того, как она развелась с Вандербилтом, получила кучу денег, вышла за сына Огюста Бельмона и выстроила громадный особняк в Ньюпорте. И Алва решила придать себе важности борьбой за избирательное право для женщин. О его плюсах и минусах можно было поспорить, зато ее неутолимая жажда славы была неоспоримой. И было вполне в духе Алвы при виде стачки решить, что надо бы пристегнуть этих несчастных швей к своей платформе и объявить, что они борются за права женщин.
К удивлению фабричных работниц, она зачастила в суды, платя за них штрафы. Организовывала грандиозные митинги. Вызвала даже миссис Панкхёрст, предводительницу британских суфражисток, которая пересекла океан с визитом вежливости. Поистине, у Алвы был дар к снисканию славы, о ней трубили газеты Херста и Пулитцера. Но самым прозорливым поступком Алвы было обратиться к женщине, которая уже приближалась к Роуз и двум ее молодым спутникам.
– Привет, Роуз! Не ожидала вас здесь увидеть.
Элизабет Марбери была одета в темные жакет и юбку, на голове красовалась черная шляпка. Она заполняла собой любое помещение, в каком оказывалась. Дело было не столько в солидных габаритах, сколько в личности. Как литагент Оскара Уайльда, Джорджа Бернарда Шоу и многих других, она могла ходить куда вздумается. Проявив солидарность с забастовщицами, она заручилась поддержкой актерской братии и деньгами богатых Шубертов. Устроила даже ланч для забастовщиков за священными вратами дамского Колони-клаб.
По крайней мере, она не привела свою подругу. Она и Элси де Вольф, дизайнер, жили вместе. Женщины-любовники. Их принял свет Нью-Йорка, Лондона и Парижа, но Роуз такого не одобряла. Марбери невозмутимо ее рассматривала.
– Кто ваши друзья? – спросила она.
Роуз улыбнулась, но провела их мимо без объяснений. В комнате собрались главным образом светские леди и несколько старых приятельниц Хетти. Лили де Шанталь свалил грипп, но Мэри О’Доннелл была здесь – верная, как всегда, и Роуз подошла поздороваться.
– Вы будете сегодня в Карнеги-Холле? – спросила Мэри. – Мне кажется, я обязана пойти с Хетти, она твердо решила там быть. Но если вы с Уильямом заберете ее, то я посижу дома, – добавила она с надеждой.
Для этого и затевался ланч. Заседание, светский слет перед важным событием.
Вечернее собрание в Карнеги-Холле обещало быть кульминационным мероприятием двух последних месяцев. Оно могло даже стать началом всеобщей стачки. На самом деле там собирался профсоюз, но если кто-то воображал, что это остановит людей вроде Алвы, то он плохо знал богатых и могущественных женщин Нью-Йорка. Она имела частную ложу, представляя своих избирателей от Женской лиги.
– Извините, Мэри, но нет, – ответила Роуз, и Мэри откровенно пригорюнилась.
– Мы ждем только одну гостью, – сказала Мэри и посмотрела на дверь. – А, вот и она.
Поворачиваясь взглянуть, Роуз уже догадалась, кого увидит. Алва Бельмон и Марбери были немалым злом, но если в Нью-Йорке существовала женщина, которую она искренне ненавидела, которую не могла простить, то… Ничего не поделаешь, в комнату входила именно она.
