При всей любви к Уильяму она осталась недовольна его звонком. Он должен был помнить, что она занята. Именно в этот день она ежемесячно вывозила на прогулку бабушку.
И хотя прогулка со старой Хетти Мастер была продиктована долгом, Роуз находила в ней и приятное. Хетти стукнуло почти девяносто, но ум ее оставался острым как бритва. Порой она выезжала в собственном экипаже, но любила и когда ее вывозили, а темы для бесед никогда не иссякали. Она ежедневно читала газеты, а после того, как Роуз познакомила ее с последними достижениями детей, Хетти не упускала случая задать острые вопросы о сравнительных взглядах пулитцеровской прессы и газет мистера Херста
[54]
, на которые Роуз не сразу могла ответить.
Да и семейству, как для честолюбия Роуз, было очень приятно иметь столь яркую фигуру из прошлого.
Иногда под предлогом желания развлечь старую леди Роуз брала с собой на эти ежемесячные выезды светских друзей. Впоследствии те, познакомившись с красивым старым домом в Грамерси-парке, не только восхищались ясностью ума миссис Мастер – это напоминало им, что и дети Роуз унаследовали приличные мозги с обеих сторон, – но и впитывали, после деликатной наводки Роуз, воспоминания старой леди о временах, когда опера еще находилась на Ирвинг-плейс, а Мастеры держали там одну из немногочисленных лож. Эти ложи было невозможно достать ни за какие деньги, несмотря на огромные суммы, которые готовы были выложить желающие. Вандербилты, Джей Гулд, даже сам Дж. П. Морган – все потерпели фиаско, и это заставило их выстроить новый театр – «Метрополитен-опера», куда теперь ходили все. Но Мастеров на Ирвинг-плейс всегда ждала ложа. Этим было сказано все.
– А разве ваш муж не вышел из Юнион-клуба? – подсказывала Роуз.
– Мне всегда нравился Юнион-клуб, – отвечала Хетти. – Не знаю, почему из него выходили.
– Поговаривали, что туда пускали слишком много сомнительных личностей, – напоминала Роуз. – Тогда-то, – поясняла она гостям, – и основали клуб «Никербокер», в котором сейчас состоит мой свекор.
– В Юнионе не было ничего дурного, – повторяла старая миссис Мастер.
Так или иначе, а пора одеваться и выходить. Роуз надеялась, что муж не задержит ее. Внизу дворецкий вручил ей телефон.
– Что случилось, дорогой? – спросила она.
– Просто решил позвонить. Дела тут принимают немного неприятный оборот, Роуз.
– В каком смысле, дорогой?
– Я пока точно не знаю. Мне не нравится поведение рынка.
– Уильям, я уверена, все обойдется. Вспомни, что было в марте.
Весной выдались тревожные дни. После периода льготного кредитования неожиданно выяснилось, что несколько видных компаний угодили в беду. Затем случилось землетрясение в Калифорнии, на рынке возникла паника, и с кредитами стало тяжело. Страсти улеглись, но все лето, пока Роуз была с детьми в Ньюпорте, из города приходили недобрые вести о колебаниях и ненадежности рынка.
Она знала, что Уильям рисковал, как и очень многие, и приступ паники охватил его не впервые, не хуже ей было известно и то, что нервотрепка вряд ли затянется надолго.
– Поговорим об этом вечером, – сказала она. – Сейчас мне пора везти на прогулку твою бабушку.
Из дома на Пятьдесят четвертой улице Роуз вышла в шляпке со страусиным пером и отороченном лисьим мехом пальто, мысленно еще раз похвалив себя, что нашла этот дом. Он находился между Пятой и Мэдисон-авеню, чуть ближе к последней, а следовательно, всего в нескольких кварталах от Центрального парка и по соседству с величественными особняками Вандербилтов на Пятой. Но оказалось, что здешние боковые улицы еще лучше.
Она почуяла это еще во время поисков. Пятую авеню ждали перемены – не дальше, вдоль парка, а здесь, на крупном и модном пересечении проездов. И точно, не прошло и нескольких лет с покупки, как они наступили.
Отели. «Сент-Реджис» и «Готэм». Блистательные, конечно, но все же отели, на пересечении Пятой авеню и Пятьдесят пятой улицы. Теперь через квартал возводили торговое здание. Судя по слухам, там собралась разместиться французская ювелирная фирма «Картье». Изящнее не придумаешь, но это не частный дом. Другое дело – боковые улицы, которые останутся жилыми.
Через несколько домов жила семья Мур. Мур был богатым адвокатом, и семейство владело красивым пятиэтажным особняком из известняка с тремя классическими окнами по всей ширине и резным каменным балконом на piano nobile; к парадному входу вела лестница с перилами и фонарями по обе стороны. Особняк Мастеров представлял собой один из нескольких ему подобных из песчаника, что находились в том же квартале, с высоким крыльцом – не такой, конечно, красивый, но вполне внушительный.
Роуз пристально следила за Мурами, считая их мерилом. У Муров было девять человек прислуги. У Роуз и Уильяма – шесть: дворецкий-шотландец, няня-англичанка, а остальные – ирландцы. Дважды в неделю детей водили на прогулку через Центральный парк до Транспортной академии Дурланда на Западной Шестьдесят шестой. Поэтому Роуз сошла по ступеням с чувством общего удовлетворения.
Знай она, что́ припасла для нее старая миссис Хетти Мастер, то помчалась бы прямо к ней.
Но пока Роуз улыбнулась. Перед ней, как колесница Аполлона, сверкало новое достояние, которое выделило их семью даже среди первых богачей Нью-Йорка. Шофер придержал дверь, и Роуз шагнула внутрь.
– Я тут ни при чем! – восклицала она со смехом. – Это все причуды мужа!
Его нездоровая блажь, безусловно.
Сказать, что Уильям Мастер фанатично любил автомобили, было бы ничего не сказать. За последние двадцать лет в городе произошли колоссальные изменения: на Третьей авеню и Бродвее появились менее шумные канатные трамваи, поезда надземки были электрифицированы, а конные кебы уже заменялись моторизованным транспортом с таксометром. Однако личные автомобили имелись только у состоятельных людей.
Но и при этом выбор был богат: от «олдсмобиля» с изогнутым передним щитком, первого автомобиля массового производства, до более дорогого «кадиллака», названного в честь основавшего Детройт французского аристократа, и многочисленных моделей «форда». Уильям Мастер знал все. Он мог разглагольствовать о преимуществах первоклассного «форда» модели К, влетавшего в баснословные две тысячи восемьсот долларов – цена, которая в восемь раз превышала стоимость «олдсмобиля»; о конкуренции на замкнутом гоночном треке со стороны европейских машин от компании «Мерседес-Бенц». Этой весной его чрезвычайно возбудили новости из Британии.
– Выпущен новый «роллс-ройс». Клод Джонсон испытывает его в Шотландии, и результаты поразительные! «Автокар» пишет, что это лучший автомобиль в мире. А ход такой тихий, что Джонсон назвал свою личную машину «Серебряным призраком». Их выпустили всего несколько штук, но все уже хотят приобрести. То есть те, кто могут себе это позволить, – улыбнулся он.
