Затем она повлеклась по тому страшному длинному тротуару, уже сама полумертвая, но с новым и настоятельным побуждением остаться в живых.
Если полиция вдруг нападет на ее след, то обнаружит, что она мертва. У нее было новое имя, новая личность. Теперь пора перебираться в новый город, подальше отсюда. И начинать новую жизнь.
Она была свободна, и это ее развеселило. Вот почему, когда Нью-Йорк скрылся из виду, она в последний раз подумала о Фрэнке Мастере и шепнула: «Будь здоров, старый пердун».
Старая Англия
1896 год
Теплым июньским вечером 1896 года Мэри О’Доннелл, шикарно выглядевшая в длинном белом вечернем платье и длинных белых перчатках, взошла на крыльцо дома ее брата Шона на Пятой авеню. Лакей открыл дверь, и она улыбнулась ему.
Но за этой улыбкой таился сильнейший страх, одолевавший ее.
У подножия винтовой лестницы стоял ее брат, чрезвычайно элегантный в белом галстуке и фраке.
– Они здесь? – тихо спросила она.
– В гостиной, – ответил он.
– И как я только позволила втянуть себя в это? – Мэри постаралась произнести это легко и непринужденно.
– Мы как раз обедаем.
– С лордом, святые угодники!
– Там, откуда он прибыл, таких полно.
Мэри сделала глубокий вдох. Лично ей было наплевать на английского лорда, но это не важно. Она знала, зачем пожаловал английский лорд и чего ожидала от нее родня. Обычно она неплохо справлялась со светским общением, но нынче все будет иначе. Ей могут задать вопросы, которых она смертельно боится.
– Боже мой, – пробормотала она.
– Выше голову! – сказал Шон.
Прошло пять лет с того момента, как Мэри наконец уступила брату и покинула Мастеров. И сделала это лишь потому, что уловила желание младшего поколения.
По случаю как раз освободился дом на боковой улице в нескольких шагах от особняка Шона на Пятой авеню, и Шон купил здание. «Я не хочу его сдавать, – заявил он, – и ты окажешь мне услугу, если поселишься в нем». Дом был весьма скромным по сравнению с его собственным, но все-таки много больше, чем ей было нужно. Однако, когда его дети и внуки взмолились, чтобы она туда переехала, Мэри поняла намек. Она разрешила им украсить дом по своему вкусу, за исключением ее спальни, обставленной очень просто и содержавшей те немногочисленные вещи, которые ей нравились. Не проходило и недели без того, чтобы кто-нибудь из молодой поросли не созывал туда друзей на чаепитие с тетушкой Мэри. А она развлекала их в том самом стиле, какой они могли бы наблюдать в доме Мастеров в Грамерси-парке. Это было нетрудно; в конце концов, она сорок лет смотрела, как это делала Хетти. Таким образом ей удалось, ко всеобщему удовольствию, докончить картину семейного изобилия и благополучия. Она не противилась, лишь бы им было хорошо.
Но этот вечер был делом другим. Его светлость мог прощупать ее, задавая вопросы. Например, чем она занималась последние сорок лет своей жизни?
По правде говоря, она изрядно заскучала по своей комнатушке у Мастеров, когда еще только переехала в шикарный дом. Но после события приняли иной оборот.
Она прожила в новом доме год, когда Фрэнк Мастер занемог и скончался. Хетти провдовствовала всего пару месяцев, затем попросила Мэри зайти и сказала ей:
– Мне немного одиноко, Мэри. Для тебя здесь всегда есть комната, и ты можешь оставаться и составлять мне компанию, когда пожелаешь.
Когда же Мэри предложила ночевать в Грамерси-парке два-три раза в неделю, Хетти ответила:
– Я подумала, ты можешь занять Голубую спальню.
Ее старая комната находилась наверху, где жила прислуга. Голубая спальня была на одном этаже со спальней Хетти. Мэри согласилась. Все отнеслись к этому с пониманием. Теперь слуги называли ее «мисс О’Доннелл». Они знали, что она богата.
Так Мэри поделила свое время между Пятой авеню и Грамерси-парком и была вполне счастлива. Новый распорядок предоставлял ей массу свободного времени, но она нашла множество способов распорядиться им. Они с Хетти сделались завсегдатаями выставок и лекций. Ее музыкальный вкус остался невзыскательным, но она всегда посещала блестящие оперетты Гилберта и Салливана, когда их привозили в Нью-Йорк из Лондона. «Микадо» и «Йомены» она видела три или четыре раза.
Ее окружали родные и друзья, среди которых особое место занимала Гретхен. Теодор уже давно был женат и обзавелся детьми, но они продолжали время от времени видеться. Мэри неоднократно задавалась вопросом, не следовало ли ей проявить упорство в поисках мужа, но так и не встретила мистера Правильного. Она осознала истину: ей всегда был нужен кто-нибудь вроде Ганса или Теодора, а таких было трудно найти. Возможно, ей выпал бы шанс, согласись она в свое время на предложение Шона уйти от Мастеров. Ну а теперь об этом незачем горевать. Она рассудила, что вышла на покой не так уж плохо для девушки из Файв-Пойнтс.
Файв-Пойнтс. Вдруг его светлость спросит, где она родилась и выросла? Что ей ответить? «На Четвертой авеню», – посоветовал Шон. Но мысли о тех днях и сопутствующие им воспоминания наполнили ее леденящим ужасом. Она покраснеет, ляпнет какую-нибудь глупость, выдаст горькую правду о всем семействе и всех подведет. «Не беспокойся, – сказал ей Шон. – Предоставь это мне».
Шону было проще. Он уже знал этих людей. Овдовев три года назад, он отправился путешествовать и в прошлом году посетил Лондон вместе со своим сыном Дэниелом и его семьей. Тогда-то дочь Дэниела Кларисса и познакомилась с молодым Джеральдом Риверсом. Она получила хорошее воспитание, была неплохой наездницей и встретилась с ним на охоте. Он сам только что вернулся из Америки и вскоре был покорен ее живыми американскими манерами. Его родители не могли не обратить внимание и на ее очевидное богатство. Но Джеральд и Кларисса были молоды, и все стороны сошлись на том, что нужно выждать несколько месяцев, прежде чем начинать какие-либо переговоры о помолвке.
Когда Шон впервые рассказал об этом Мэри, та не особенно удивилась. О вспыхнувшем интересе британской аристократии к американским наследницам знали все, и сам Шон описал его весьма красочно.
– Они просто-напросто пытаются вернуть часть своих денег оттуда, куда они перетекли, – сказал он.
Как только каналы и железные дороги открыли для мира американский Средний Запад, дешевые зерно и мясо, ввозившиеся из Америки в Англию, подорвали всех местных производителей. Цена на прославленные английские урожаи резко упала, а доходы землевладельцев, на которые содержались огромные аристократические дома, составили лишь часть от прежних. И вряд ли стоило винить аристократию за то, что она обратила свои взоры через Атлантику, где было множество богатых невест, чьи матери горели желанием выгодно продать своих дочерей. К тому же американки обычно оказывались образованнее и более живыми в общении, чем девицы из английской глубинки.
– Но американцам-то это зачем? – спросила у брата Мэри.
