– Нет, черт возьми! Ни у кого, насколько я знаю. Вы видели хоть раз фотографии с того знаменательного дня?
– Хорошая история, – сказал журналист.
– Позвольте показать вам Запад, – предложил Теодор.
Возможность была превосходная. Правительственный заказ – фотографировать на Диком Западе и соблазнять снимками потенциальных переселенцев. Он поработал на славу. Роскошные панорамы, дружелюбные индейцы. Государственные мужи пришли в восторг. Внимание Фрэнка Мастера привлек очаровательный снимок, на котором была маленькая девочка-индианка, и он щедро заплатил Теодору за экземпляр.
Но журналист утомился. Теодор заметил это и быстро отвел его в самый большой зал.
– А здесь, – произнес он бодро, – находятся снимки, которые мне не велели показывать.
Это были фотографии Гражданской войны.
Никто уже не хотел вспоминать о Гражданской войне. Пока она длилась, все было наоборот. Когда суровый шотландец Александр Гарднер представил свой снимок «Дом снайпера-повстанца», тот сделал его знаменитым. Но через год после окончания войны его коллекция, мировая классика, не продалась.
Еще был сам Брэди. Многие полагали, что он-то и запечатлел всю Гражданскую войну. В конце концов, его имя стояло на многочисленных снимках, полученных нанятыми им фотографами, – обстоятельство, порой вызывавшее у них негодование. Но справедливость требовала признать, что Брэди был пионером в этой области. В начале войны, когда конфедераты разгромили Союз при Булл-Ране, Брэди находился на поле боя и чудом избежал гибели.
Брэди не был виноват в том, что у него ухудшилось зрение и он не смог в дальнейшем фотографировать сам. Но это он отобрал молодых энтузиастов, он оснастил их и обеспечил передвижными лабораториями – и все оплатил из собственного кармана. И что же он получил за это после войны? Финансовый крах.
– Люди не хотят, чтобы им напоминали об этих ужасах, – сказал Теодор. – Как только закончилась война, они предпочли все забыть.
Он слышал, что на Юге поражение восприняли настолько болезненно, что многие фотографы даже уничтожили плоды своих трудов.
– Зачем же вы в таком случае показываете эти работы? – спросил Хорас Слим.
– По той же, осмелюсь сказать, причине, по которой вы пишете, – ответил Теодор. – Долг журналиста и фотографа – запечатлевать события: говорить правду и не давать людям забыть.
– Вы имеете в виду ужасы войны – убийства?
– Не совсем. Это, разумеется, важно, мистер Слим, но их уже осветили другие.
– Например, Брэди.
– Именно так. В шестьдесят втором, когда завязались самые страшные бои и генерал Грант вошел в Теннесси, Брэди приставил к нему фотографов. Они засняли резню при Шайло. Ребята Брэди находились в Виргинии тем летом, когда Джексон Каменная Стена и генерал Ли спасли от разрушения Ричмонд. Они были в Кентукки, когда конфедераты нанесли ответный удар, и в Мэриленде, который пал, когда Ли повернул обратно на Антиетам. Вы помните грандиозную выставку, которую Брэди устроил после Антиетама и показал миру, как выглядело поле боя после той страшной бойни? Меня удивило, сэр, что эти фотографии не положили конец войне. – Теодор покачал головой. – Фотографы Брэди были и возле Геттисберга следующим летом, но меня там не было: я встал в их ряды лишь парой месяцев позднее. Поэтому моя задача была, наверное, иной. Так или иначе, вот мой труд. – Он указал на стены, увешанные фотографиями.
Журналист задержался, чего и добивался Теодор. Первый снимок, который его заинтересовал, был снабжен подписью: «Река Гудзон». На нем фигурировала нью-йоркская улица, изображение было зернистым и тусклым. Через пару кварталов она кончалась, сменяясь обширным пустым пространством, которое явно было Гудзоном, хотя сама вода не просматривалась.
– Призывной бунт?
– Верно. Третий день. Среда.
– А почему «Река Гудзон»? Реку почти не видно.
– Потому что так зовут человека.
На снимке был только один человек. Почерневший куль, висящий на дереве. Почерневший потому, что был сожжен после линчевания. Сгорел почти дотла.
– Его звали Гудзон Ривер?
– Да. Он работал в салуне у Шона О’Доннелла.
– Я знаю его.
– О’Доннелл спрятал его в погребе и даже не знал, что он вылез. Думает, что тот выпивал внизу или просто истомился, так как просидел там три дня. Так или иначе, юный Гудзон выскользнул наружу. Должно быть, он обошел Бэттери-парк и подался в Вест-Сайд. Там-то его и сцапали. В тот день схватили много чернокожих. Вздернули на суку и подожгли.
Хорас Слим ничего не сказал и проследовал дальше.
– Эта какая-то странная, – заметил он, остановившись перед другой фотографией. – Что это такое?
– Эксперимент, вообще говоря, – пояснил Теодор. – В то время я был при армии генерала Гранта. Снимок сделан через увеличительную линзу.
– Я вижу. Но что на нем?
– Кусок свинца. Пуля. Но я разрезал ее, чтобы показать внутреннее устройство. Посмотрите, она не сплошная, а с выемкой в задней части. Изобретение француза по имени Минье – вот почему ее так и называют: пуля Минье. Вы наверняка знаете, что из старого гладкоствольного мушкета в цель толком не попасть, зато винтовка со спиральными бороздками в канале ствола заставляет пулю вращаться, и убойная сила на дальней дистанции значительно возрастает.
– А выемка зачем?
– Под давлением пороховых газов задняя часть пули расширяется, так что она сцепляется с нарезкой ствола. Эта крохотная полость убила многие тысячи.
– Гениально. Я имею в виду фотографию. – Журналист сделал шаг. – А это что за рваные сапоги?
– Мне показал их генерал Грант – лично и с отвращением. Они поступили из Нью-Йорка. Можно подумать, что им много лет, коли так развалились, но им нет и недели.
– Понятно. Дрянной товар.
Это был один из крупнейших скандалов военного времени. Барышники, в том числе многие из Нью-Йорка, заручились подрядами на поставки для армии и направили в войска низкокачественные товары – мундиры, которые расползались, и, хуже всего, обувь, которая казалась кожаной, но на самом деле была из прессованного картона. Она развалилась после первого дождя.
– Вот это может вас заинтересовать, – обронил Теодор, подводя журналиста к очередной работе, где были сняты два плаката. – Я подобрал их в разных местах и повесил рядом. – (На обоих расписывалось жалованье для вступивших в войска Союза.) – Вы наверняка помните, с какой неохотой наш штат брал в армию чернокожих. Но к концу войны черные войска Союза оказались, конечно, на высоте и среди лучших.
Плакаты были весьма откровенны. Белым рядовым сулили тринадцать долларов в месяц и три с половиной на вещевое довольствие. Черным – соответственно десять и три.
– И что вы желаете этим сказать? – осведомился журналист. – Хотите шокировать?
