Они встретились там десять дней назад. Свидание прошло лучше некуда. Он приходил туда два дня подряд и каждый раз оставался до вечера.
Фрэнк быстро понял несколько вещей. Возможно, все дело было в том, что он много лет прожил с Хетти, а все женщины, в чьем обществе он оказывался, напоминали ее же, но то обстоятельство, что Лили де Шанталь приходилось зарабатывать на жизнь, показалось ему необычным и волнующим. У нее имелось собственное мнение. Она знала об искусстве намного больше, чем он. Она могла вознести его интеллект на новые высоты, сделать его более интересным и важным малым. Жене его тоже было ума не занимать, а ее работа в комитете и прочая благотворительная деятельность были наполнены реальным содержанием и значимостью. Но Лили де Шанталь жила в другом мире и выбрала иную стезю: жизнь богемную, но респектабельную, пьянящую, но безопасную – она выглядела идеальным приключением.
И все же, будучи независимой с одной стороны, она была беззащитна с другой. Ей нужен был человек, способный вывести ее в люди или хотя бы защитить. Мысль о любовнице, которая была бы публичной фигурой в сфере собственной деятельности, но также нуждалась бы в нем, породила во Фрэнке утонченное и новое для него ощущение силы – как лестное, так и захватывающее.
Они условились о новом свидании в этот уик-энд. На сей раз Фрэнк настроился остаться на ночь. А ссора с Хетти, подумал он не без гордости, была разыграна очень недурно. Хетти решит, что он остался в своей конторе или отправился, рассерженный, в отель, но у нее не было ни малейшего повода думать, что он встречается с другой женщиной. Не сможет она и найти его, так как номер был зарезервирован через посредника, на чье молчание Мастер мог положиться.
Ибо официальным постояльцем числился некий мистер Шон О’Доннелл.
И вот наступил воскресный полдень. Пойти домой? Он посмотрел на распростертую перед ним соблазнительную фигуру.
Нет. Он останется здесь, а домой вернется вечером в понедельник. Пусть Хетти думает, что он со злости провел вне дома две ночи вместо одной. Это был, так сказать, выбор экономического характера.
После воскресного завтрака Теодор изъявил желание почитать газету, и Мэри с Гретхен ушли вдвоем. На этот раз они пошли не в Пойнт, а на восток вдоль открытой полосы Брайтон-Бич. Вскоре вокруг не осталось ни души. Они одолели пару миль. Ветер по-прежнему задувал, но был чуть теплее, чем накануне.
– Мне бы следовало быть в церкви, – сказала Мэри. – Я всегда посещаю воскресную мессу.
– Не переживай, – улыбнулась Гретхен. – Побудешь денек язычницей.
Мэри взяла с собой легкую холщовую сумку через плечо, и когда Гретхен спросила, что там, призналась:
– Планшет для эскизов.
– Давно ли ты начала рисовать? Никогда же этим не занималась.
– Это впервые, – ответила Мэри.
Она прикидывала, что взять с собой, и миссис Мастер предложила альбом. Сначала Мэри показалось, что это занятие более подходит для настоящей леди, а потом подумала и решила: почему бы и нет? На следующий день она, увидев в лавке планшет, купила его вместе с двумя свинцовыми карандашами от Фабера.
Немного позже Мэри с Гретхен дошли до места, где встречались два ландшафта. С одной стороны сливались и уходили к океаническому горизонту пляж, морская трава и ослепительное мелководье; с другой, за пологими дюнами, тянулись выгон, мхи и шелестела тенистая рощица.
– Что же ты не рисуешь? – спросила Гретхен.
– Потому что ты смотришь. Я стесняюсь.
– Я буду глядеть на чаек, – сказала Гретхен, садясь на пригорок и устремляя взгляд к океану, как будто Мэри вовсе нет.
Но Мэри еще не была готова. Вместо того чтобы начать рисовать, она побрела через небольшую дюну и направилась по широкой зеленой тропе к роще. Оглянувшись, она с удивлением обнаружила, что даже не видит моря, хотя его незримое присутствие чувствовалось. И не успела она пройти чуть дальше, как ее потрясенному взору предстал кое-кто еще.
Олень. Самка.
Мэри остановилась и замерла. Олениха ее не услышала. Обе они не ожидали такой встречи.
Давным-давно, когда на этих берегах жили только индейцы, оленей здесь было много, но с приходом голландских и английских колонистов у них почти не осталось шансов. Фермеры не пеклись об оленях – они их стреляли. Теперь на весь Лонг-Айленд протяженностью в сотню миль осталось всего несколько заповедников, откуда не вытеснили оленей. Покинуть их они тоже не могли. Им было не переплыть пролив Лонг-Айленд. Но некоторые, очевидно, перебрались через протоку или воспользовались ракушечной дорогой, обретя мир и спокойствие на открытых просторах Кони-Айленда.
Олениха стояла невдалеке и вроде была одна. В нескольких ярдах от Мэри лежало рухнувшее деревце. Она осторожно приблизилась и села. Затем подобрала колени, положила планшет, медленно раскрыла, вынула свинцовый карандаш и начала рисовать.
Олениха никуда не спешила. Пару раз, насторожившись, она вскинула голову. Однажды посмотрела прямо на Мэри, но явно не увидела.
Мэри случалось делать небольшие рисунки: домик, кошку, лошадь. Но она ни разу не пробовала рисовать с натуры и не знала, с чего начать. Первые линии, казалось, не имели никакого отношения к оленихе. Она постаралась сосредоточиться на голове и рисовать помельче. Не зная ни одного правила, она просто силилась воспроизвести на бумаге те линии, что видел глаз. Сначала у нее ничего не получалось, но Мэри попробовала еще несколько раз, и вот постепенно очертания стали узнаваемыми. Затем, к ее великому изумлению, произошло нечто неожиданное.
Не только голова оленихи, но и линии на странице зажили собственной жизнью и начали развиваться самостоятельно. Она и думать о таком не могла, не то что испытать. Через полчаса у нее было два-три наброска, крайне несовершенных, но что-то уловивших.
Мэри было хорошо, но терпеливая Гретхен ждала уже долго, и Мэри встала. Олениха вздрогнула, уставилась на нее, затем скакнула в сторону и затерялась в деревьях.
Вернувшись по своим следам, Мэри застала Гретхен сидящей на прежнем месте. Но с ней, к удивлению Мэри, был и Теодор. Он снял свою куртку, в расстегнутом вороте сорочки были видны кучерявые волоски. И Мэри пришла в полное замешательство. Теодор с улыбкой взглянул на нее:
– Покажите.
– Зачем?
Глупейший вопрос. Она хотела сказать «нет», но вышло бы грубо, и у нее почему-то вырвалось «зачем». Теодор рассмеялся:
– Что значит – зачем? Я хочу посмотреть.
– Я стесняюсь. Я раньше никогда не рисовала.
Но он не обратил внимания на возражения и отобрал у нее планшет.
Раскрыв, Теодор уставился на рисунки. Он изучал их чрезвычайно внимательно.
– Вы правда смотрели? – спросил он.
– Полагаю, что да.
– Гретхен, взгляни, – Теодор показал рисунки сестре. – Посмотри, что она сделала. – Гретхен кивнула; Мэри видела, что на обоих рисунки произвели впечатление. – Они хороши, Мэри, – сказал Теодор. – Вы рисовали не то, что считали нужным, а то, что действительно видели.
